То никого из «Горизонта» и близко рядом не было, а стоило о них подумать, как они тут как тут. Накликал на свою голову.
— Э-э... — протянул я, запамятовав, как к нему обращаться.
— Александр Михайлович, — подсказал он.
— Вы настоящий или голограмма? — спросил я, проигнорировав подсказку.
— Голограмма? — переспросил Затонский, но тут же понял. — Ах, вы о фантоме... А как по-вашему?
Он усмехнулся и отпустил мой локоть. Лишь сейчас я ощутил, что хватка у него железная. Голограмма, помнится, была бестелесной.
— А мне все равно, кто вы.
— Тогда зачем спрашивать? — сказал он, но все-таки снизошел до объяснения: — Мой фантом может существовать только в гостинице. Он своего рода компьютерная программа, и для его трехмерной проекции нужна соответствующая аппаратура. Так как насчет встречи с Ивановым?
В этот раз я не стал рубить с плеча и упрямо отказываться, а подумал. Что-то вежливыми они стали — нет чтобы как вчера: взять за руки, за ноги и зашвырнуть в микроавтобус. К чему бы это? Надеюсь, не к дождю — хватит с меня вчерашней гололедицы. Сыт по горло.
— Что ему надо?
Комендант развел руками.
— Понятно... — кисло поморщился я. — До такой степени секретная организация, что сотрудникам доверяют только морды бить да быть на побегушках. Когда?
Комендант нисколько не смутился.
— Сейчас.
Я чуть было не согласился, но в этот момент в голову пришла светлая мысль, как передать деньги Любаше.
— Обобьется! — отрезал я. — Через час-полтора, не раньше.
— Как вам будет угодно, — согласно кивнул Затонский, развернулся и пошел по улице.
Я проводил его удивленным взглядом. Никак не ожидал, что комендант так легко согласится. Вчера «приглашение» было оформлено без моего согласия, а сегодня передо мной чуть ли не бисером рассыпаются в любезностях. Чем я заслужил такое обращение? Тем, что Буратино в моей квартире повязал агентов «Горизонта», а я затем вышвырнул их сквозь стену? Хороши у них в таком случае нормы галактической дипломатии.
Со спины комендант Затонский был очень похож на дворника Михалыча. Фигурой, походкой. Кстати, и бородой, и разрезом глаз... Между прочим, и отчество одно и то же. Я попытался вспомнить фамилию дворника, но ничего не получилось. Михалыч да Михалыч, скорее всего, и его фамилии никогда не слышал. Да и какое мне, собственно, дело, родственники они или нет? Что это изменит? Одним сотрудником «Горизонта» больше, одним меньше.
Я поймал такси и поехал на квартиру к Любаше. Она на работе, дочка в школе, и надо успеть сделать дело до прихода Оксаны. Вот уж с кем не хотелось встречаться один на один в пустой квартире, так это с Оксаной. Такое наплетет матери, что на наших отношениях можно сразу ставить крест. Если он уже не стоит.
В салоне такси у ветрового стекла подергивалась на ниточке кукла-скелет моей работы. Я покосился на таксиста, но не узнал — мало ли покупателей проходит перед моими глазами, всех не упомнишь. Он меня тоже не признал. И немудрено — трудно соотнести человека в модной куртке из бутика и «багратионовской» шапке с мастером-кукольником в тулупе и облезлой шапке-ушанке.
Таксист попался на редкость словоохотливый. Видимо, оценил мою одежду и надеялся на щедрые чаевые. Машину он вел лихо, хотя и жаловался на скользкую дорогу, кляня городские службы, которые налоги берут, а наледь антигололедными реагентами не обрабатывают. Уже подъезжая к дому Любаши, он словно невзначай рассказал, как вчерашней ночью повезло его другу-таксисту. Подвозил он двух пьяных бизнесменов, и те вместо двухсот рублей дали сто долларов. Друг решил, что деньги фальшивые, хотел набить бизнесменам морды, но один из них попросил подождать. Мол, проводит товарища, вернется, они поедут к нему домой, и там он расплатится рублями. Таксист ждал-ждал, но не дождался. Злой как черт уехал, а потом оказалось, что купюра настоящая!
Я понял чересчур прозрачный намек на чаевые, но признаваться, кем были эти самые «бизнесмены», не стал. А когда рассчитывался, заплатил точно по счетчику. Хоть и не знал, куда деньги девать и не был уверен, что смогу ими воспользоваться, но не люблю, когда здоровые мужики цыганят. Небось не на паперти таксист стоял.
В дверь я на всякий случай позвонил, опасаясь, что Оксана уже могла прийти из школы. Никто не ответил, и тогда я, оглядевшись по сторонам, как вор, прошел сквозь дверь.
В квартире было чисто прибрано и по-домашнему уютно. Сказано: женщины. У меня чуть слезы не навернулись на глаза при мысли, что, быть может, нахожусь здесь в последний раз.
Тяжело вздохнув, я переборол себя, подошел к серванту и открыл ящик, в котором Любаша хранила деньги и документы. Поверх платежек за квартиру лежала тоненькая пачка десятирублевок — вся Любашина зарплата. Я нашел ручку, лист бумаги, написал: «Подарок на день рождения», затем завернул в записку нераспечатанную пачку долларов и положил в ящик.
Я прекрасно понимал, что этим наши отношения никак не наладишь, но как поступить иначе, не знал. Надо было уходить, однако вместо этого я подошел к двери в комнату так и не состоявшейся дочери и заглянул. Одежный шкаф, застеленная кровать, письменный стол со стопками учебников и тетрадок. Аккуратистка... Впрочем, как и большинство девчонок.
Под настольной лампой сидел симпатичный медвежонок, сплетенный из бельевой веревки. Вот у кого Буратино нужно учиться макраме.
Я снова тяжело вздохнул, развернулся и направился к входной двери. Хватит себе душу травить, пора и честь знать.
У двери я остановился и посмотрел в глазок, памятуя о том, как столкнулся со старушкой, выходя из квартиры Мирона, и что из этого вышло. На лестничной площадке никого не было, и я смело шагнул сквозь дверь.
Сердце екнуло. Никогда мне не научиться ходить сквозь двери! Хоть убей, не понимаю: почему один раз выходишь на лестничную площадку, а в другой раз оказываешься черт знает где. Впрочем, место на сей раз было знакомым, но для большинства людей оно на самом деле находилось черт-те где. В аномальной зоне, в верховьях реки Корстени.
Я стоял на том же пригорке, где очутился в первый раз. Внизу, между одетыми в багрянец осени лесистыми берегами, все так же степенно несла воды темная река, только на причале никого не было, а по небу плыли сплошные темные облака. Ветер шумел в кронах, скрипели, покачиваясь, сосны, рыжими лоскутами похлопывала на ветру отслоившаяся сосновая кора.
Спускаться к реке не хотелось, идти в гостиницу тоже. В честь чего, спрашивается, я, как белка в колесе, буду бегать по замкнутому кругу? Мы это уже проходили... Я развернулся и пошел в лес. Надоело! К чертовой матери пришельцев, устюпенд, Ивановых, «Горизонт», Буратино! Глаза бы мои их не видели!
Петляя между деревьями, я спустился с пригорка, поднялся на следующий... И остолбенел. Внизу подо мной текла река, на берегу стоял дощатый причал а слева между деревьями проглядывали бревенчатые стены гостиницы. Вот тебе и белка в колесе...