Я скромно присела на диванчик рядом с бабулей Бульдог. Эрик Денежный Мешок тотчас же подсел ко мне и начал оказывать недвусмысленные знаки внимания. Это весьма огорчило бабулю Бульдог. Из боязни потерять с трудом завоеванное расположение графской тещи, я неделикатно отшила ухажера и отошла в угол. Бабуля Бульдог возрадовалась и засадила Эрика играть в карты с Бульдожками.
Второй самоубийца продолжал хранить угрюмое молчание, лишь изредка глядел мне прямо в глаза. Вот такие прямые взгляды я ненавижу больше всего, поэтому к Карлу Юхану мне пришлось повернуться, честно говоря, задом. Но даже в этой позиции я продолжала ощущать его пристальный взгляд.
Вечер обещал быть скучным. Граф забито молчал, только изредка косясь на мою грудь, графиня, зевая, вышивала крестиком какую-то сюрреалистическую картину, лицезрение которой привело бы в восторг любого психиатра. Бабуля, она же мама Бульдог с потомством и Эриком играли в карты. Я выжидала момент, когда можно будет подняться и уйти. Вдруг графиня спросила меня:
— Как себя чувствует ваш муж, баронесса? — при слове “муж” Карл Юхан почему-то вздрогнул.
— О, ему уже гораздо лучше! — сообщила я. — Его раны заживают очень быстро.
Графиня приподняла брови и быстро сделала несколько стежков:
— Но мне показалось, что сегодня утром ему было очень плохо. Горничная сказала…
— Глупая девица! — категорично заявила я. — Мой муж только потерял сознание на несколько минут.
— Ах, вот как, — протянула графиня и опять зарылась в свое вышивание.
Карл Юхан угрюмо мерил комнату шагами. Слава богу, что мама Бульдог увлеклась игрой и сняла тотальное наблюдение за молодым маркграфом. Глядя на его мрачное лицо, я все больше убеждалась, что ни одной из Бульдожек не затащить его к алтарю. При одном взгляде на этих милых, постоянно смеющихся девушек Карла Юхана пробирала очень заметная дрожь.
Наконец, он перестал кружить по комнате и подсел ко мне. Я развернула веер и сделала вид, что не замечаю его пристального взгляда. Швед оказался настырным и, в свою очередь, сделал вид, что не заметил, что я сделала вид, что не заметила его поползновений.
— Вы давно замужем, баронесса? Давно ли я замужем? Третий день, если быть честной. Но честной я быть не собиралась.
— Третий год, — ответила я, потупив глазки.
Маркграф принялся теребить пуговицу на камзоле. Я с интересом наблюдала, что из этого выйдет.
— Простите мою нескромность, но… вы счастливы? — Пуговица доживала свои последние минуты. Я так загляделась, что не сразу ответила:
— Да, очень. А вам какое дело?
Бэмс! Пуговка приказала долго жить, навсегда распрощавшись с камзолом. Маркграф внезапно замолчал. Я заметила, что графиня прислушивается к нашему разговору, хоть и пытается изобразить полное погружение в прелести вышивания. Карл Юхан угрюмо сопел рядом, так и не пытаясь возобновить прерванную беседу. Я зевнула и поднялась с диванчика. Карл Юхан вскочил тоже.
— Уже уходите, баронесса? — это граф робко подал голос из своего угла. Надо отдать должное дрессировке мамы Бульдог. Из прожженного бабника она из зятя чуть ли не импотента сделала. Теперь бедный граф со скорбно-философской физиономией прятался в глубоком кресле у камина и даже не помышлял о подвигах. Заслышав, что граф осмелился заговорить со мной, мамаша Бульдог так зыркнула на него из-за карт, что тот мгновенно стал похож на мышку, помирающую от разрыва сердца.
Воспользовавшись тем, что члены дружной семьи Маленбергов вернулись к своим домашним разборкам и перетиркам, я тихонечко удалилась, провожаемая взорами Карла Юхана и Эрика. Да, не вовремя барон собрался мстить графской семейке. С этакой кучей свидетелей продолжать паскудство в доме было бы полным идиотизмом. К тому же барон не отдавал никаких распоряжений насчет гостей. Надо ли нам удивлять их кактусами и дохлыми мышами или нет? Хотя мамашу Бульдог, наверное, ничем не удивишь. Бабуля навела бы порядок даже у нас в школе, а там подрывная борьба ведется по жестким правилам…
— Эй! — раздалось неожиданное сипение у меня прямо над ухом. Я подпрыгнула всей массой бархата и кружева, произведя маленькое землетрясение. Когда полы перестали дрожать, я накинулась на вьшезшего из темного угла Ларсена:
— Заикой меня хочешь оставить? Смотри, тогда придется мне жениха искать, а это задача весьма сложная.
Ларсен заговорщицки огляделся по сторонам и прошептал:
— Дура, я предупредить тебя пришел, чтоб ты ночью спать не ложилась. Вот что хочешь делай, а не засыпай.
Вот такие нефиговые пироги! Мало того что какой-то неграмотный алкаш с сомнительной репутацией называет меня дурой, так еще этот самый алканавт мне и спать запрещает. Я, разумеется, не могла стерпеть такое и ринулась в бой:
— С чего это мне нельзя поспать мои законные восемь часов? Я не могу всю ночь просидеть у окна, любуясь на полную луну. И потом, за дуру отвечать придется…
— Да выслушай ты, — чуть не взвыл Ларсен. — Ты правильно сказала, сегодня полнолуние. Если этот оборотень и в самом деле бродит где-то поблизости, лучше поостеречься.
— Ты заразился от слуг! — поставила я категоричный диагноз. — Нет тут никакого оборотня, просто кому-то жить скучно, вот он и замутил всю эту байду.
Последних моих слов Ларсен явно не понял, но сделал умное лицо. Я постоянно забывала, в каком веке нахожусь, и поэтому вплетала в речь шведской аристократки народную лексику. Звучало преуморительно. Любой лингвист прослезился бы и переквалифицировался в пародисты.
— Ты лучше слушай, что тебе говорят, — опять забубнил свое Ларсен. — Не ложись сегодня спать. Оборотня не боишься, так людей поостерегись.
Это звучало уже серьезней. В самом деле, если любой оборотень поседеет после встречи со мной, то я ничего не могу сказать о маньяке с наклонностями отравителя. Их даже психиатры понять не могут. Маньяков, я имею в виду. Так что с этой точки зрения предложение Ларсена обретало смысл.
— Ладно, чувак, заметано… То есть все понятно, постараюсь не спать, — я дружески хлопнула кучера по плечу, так что тот присел, а затем быстро исчез.
Я вошла в свою комнату. На кровати тусклым светом мерцал Ула. По зеленому личику и несанкционированно разъезжающимся глазам я поняла, что мой Хранитель находится в четвертой, самой тяжкой стадии опьянения. А именно: мается с похмелки. Я злорадно похихикала, Ула ответил мне тяжким стоном.
— Что, болит головенка-то? — осведомилась я. — Пить надо меньше.
— О-ох! — взвыл Ула. — Ой, помру!
Настало время использовать заветное средство бабульки из леса. Но перед тем как облегчить страдания Улы, я, как истинная дочь Евы (не доказано, конечно, но приятно), решила пошантажировать страдальца.
— А хочешь, облегчу твои страдания? — как бы между делом поинтересовалась я.