Было послепослезавтра, и шел дождь.
В этот день дождь был ядовито-зеленым – то есть средней токсичности. Такой опасен для здоровья, только если под ним долго постоять.
Впрочем, выйти все-таки придется, подумал Уилл Старлинг. В настоящий момент у него есть работа, и будет обидно ее потерять.
– Премудрая Венди Уэйнскот, та милая дама, которая предсказывает погоду на двадцатом канале, – сказала, что к среде разъяснится, – сообщила мама Уилла. Лицо мамы напоминало полную луну, макушку украшал шиньон цвета киновари, а бедра были одой (вернее, эпитафией) гамбургерам. – Я могу сказать, что ты заболел. Останешься, займешься какими-нибудь мелочами по дому…
– Нет, спасибо, – ответил Уилл.
– Но это действительно мелочи! Вот увидишь.
– Спасибо, нет, – повторил Уилл.
Отец Уилла, дородный джентльмен, который никогда не делал двух вещей – не говорил «нет» без особых на то причин и не отказывался от кофе, – лукаво приподнял одну бровь, явно намереваясь поддеть супругу.
– Парню пора на работу, женщина, – промолвил он, поддел вилкой одну из колбасок [1] , которые грудой лежали на его тарелке, отправил в рот и старательно прожевал. – Между прочим, он теперь главный кормилец в семье. И возблагодарим за это Господа, Ламинат сотворившего.
Разговор происходил в помещении для завтрака в жилом блоке Старлингов. Жилой блок находилось в жилой секции, а жилсекция – в жилой башне, а башня – в жилом районе Муниципального градообъединения Брентфорда, а Брентфорд находился к западу от Небоскребов Большого Лондона. В жилой башне было триста этажей, не считая трехъярусной надстройки. Жилище Старлингов занимало угол двести двадцать второго этажа. Окна помещения для завтрака, затянутые в три слоя поляризованным полиэтиленом, выходили на восток. По вторникам это было даже хорошо.
Однако сегодня – то есть, конечно, послепослезавтра – был понедельник.
Что можно сказать о территории для завтрака? По крайней мере, ее меблировка не лишена любопытных особенностей. Уилл собственными руками и по своему вкусу сделал стул, на котором сейчас сидит, – узкий стул из дерева, старинного дерева, из знаменитых «два – на – один» [2] .
О чуде, именуемом «два – на – один», много написано и сказано. Его воспевали поборники Системы Сделай Сам двадцатого века, называя его «Другом плотника», «Божественным материалом» «Деревом, Которое Покорило Запад». И это были еще не самые пышные эпитеты.
Но в нашем послепослезавтра. «два – на – один» стали большой редкостью, потому что осталось слишком мало деревьев, которые можно было бы срубить и пустить в дело. Найти хотя бы один «два – на – один» стало нелегко; впрочем, никто особенно и не искал.
Отец Уилла, Уильям Старлинг старший, устроился на сиденье, можно сказать, ортодоксальном – в соответствии с духом Ортодоксальной Постхристианской конфессии ИКЕА. Часть своего времени он посвящал тому, что проповедовал в церкви ИКЕА (концерн приобрел франшизу [3] на христианство лет пять-десять назад). Матушка Уилла не разделяла взглядов супруга; она придерживалась веры, в которой ее воспитали, и оставалась Сэйнсберийской Сестрой. [4] Ее сиденье было семейной реликвией: это садовое кресло из белого пластика переходило по наследству из поколения в поколение, а создано было еще в те времена, когда существовали частные дома с садиками. Кресло могло стать гордостью коллекционера, если бы коллекционеры не исчезли с лица земли вслед за частными домами. Правда, подлокотники пришлось срезать, чтобы мать Уилла, женщина весьма основательная во всех отношениях, могла расположиться в нем с комфортом. Но, если не считать этих сидений, помещение для завтрака было таким же, как и все остальные помещения для завтрака в этой жилой башне, – все глянцевое и оранжевое. Именно так, согласно мнению большинства, должен выглядеть интерьер будущего.
– Тебе придется надеть противохимический костюм, Уилл, – сказала мать, дожевав кусок яичницы из супер яиц – разумеется, синтетических, в которых всякие полезные вещества так и кишат. Ответа не последовало, и за первым куском в рот отправился второй. – И шлем, конечно… Еще кофе, муж мой?
Носик пластикового кофейника нацелился на мистера Старлинга, точно дуло какого-то инопланетного орудия.
– Само собой, – отозвался мистер Старлинг, запихивая в рот очередную колбаску. – Как же иначе? – и победно улыбнулся сыну.
– Слушай, что говорит мама, сынок, – произнес он с набитым ртом. – В кои-то веки она не болтает вздор.
– Да, конечно, – пообещал Старлинг-сын. – Я вообще стараюсь не рисковать.
Конечно, это была ложь. Уилл любил рисковать. Будь его воля … [5] . К большому огорчению Уилла, возможность ввязаться во что-нибудь рискованное выпадала на его долю крайне редко. Но если выпадала, он своего не упускал.
Старлинг-отец пересек территорию для завтрака и возложил свою могучую длань на плечо сыну.
– Ты славный парень, Уилл, – сообщил он. – Мы с твоей мамой очень тобой гордимся. Мы заботимся о твоем благе, ты же знаешь.
– Никогда в этом не сомневался, – Уилл осторожно освободился. – Ну, разве что пару раз. Например, когда вы попытались продать меня в «Цирк-Фантастик» графа Отто Блэка, потому что маме понадобились деньги на очередной парик.
– У богоприязненной женщины не может быть слишком много париков, – изрекла мать Уилла, подцепляя вилкой еще один кусок яичницы.
– Богобоязненной, а не богоприязненной! – вилка мистера Старлинга поразила отдельно лежащую колбаску. – Но, по большому счету, мама права, Уилл. Помнишь, что случилось, когда твою тетю Мэй увидели на свадьбе главы клана без парика? Это отразилось на всей семье.