Кормовыми орудиями «Весты» спокойно, как на учениях, распоряжались лейтенант Кротков и прапорщик Яковлев. Экипаж «Весты», несмотря на потери, сражался с завидным хладнокровием и мужеством, но силы сопротивления явно иссякали.
Старший офицер Владимир Перелешин, посланный командиром руководить тушением пожара в жилой палубе, наткнулся на носилки с раненым младшим братом Михаилом. Несмотря на душевную муку, Перелешин не остановился, а пробежал к месту пожара, где с помощью матросов погасил огонь над пороховыми погребами.
Штурман штабс-капитан Корольков стоял всё время у штурвала, не отрывая взгляда от компаса и сердясь на разрывы гранат, заставлявшие прыгать картушку. Во время одного из залпов, не обращая внимания на осколки, штурман приказал сигнальщику убрать упавший к компасу исковерканный ствол ружья, чтобы железо не вносило погрешность в показания прибора.
Особенно мужественно вели себя матросы. Рулевые держали курс, «как бы в обыкновенном плавании», комендоры ни на миг не отходили от орудий, не прятались при разрывах снарядов, даже не нагибали головы. Отлично держались боцман Власов, механик Плигинский и доктор Франковский. У последнего и после боя было много работы.
В момент, когда Кротков наводил орудие, у него за спиной разорвалась граната. Мундир офицера пробило в сорока местах, огонь опалил волосы, сам Кротков получил 23 раны, а, кроме того, контузию в правый бок и в голову, но так и не покинул боевого поста. Превозмогая боль, продолжал драться…
На ходовой мостик поднялся подполковник Чернов:
— Аппарат Давыдова дальше использовать невозможно: проводники перебиты, приборы разбиты! Прошу разрешить мне встать у кормовых пушек. Я опытный артиллерист и смогу поразить турка!
Сам бой лучше всего изобразить подлинными словами капитан-лейтенанта Баранова, который в своём рапорте главному командиру Черноморского флота писал:
«11-го сего июля, находясь в 35 милях от Кюстенджи, имея курс вест-зюйд-вест, в 7 с половиною часов утра… был усмотрен чёрный дым. В машине приказано было пар поднять до возможно большего давления, и курс был взят… дабы можно было рассмотреть шедшее судно и, буде это был бы турецкий коммерческий или слабо вооружённый военный пароход, отрезать его от берега. Около 8 часов можно было рассмотреть, несмотря на некоторую бывшую пасмурность, что встреченное судно — большой сильный турецкий броненосец, который, подняв флаг, выстрелил по пароходу „Веста“ из орудия большого калибра; тогда на „Весте“ был поднят русский военный флаг и дан залп из баковых орудий. Затем, дав машине полный ход, я поворотил и лёг на курс… дабы держать его в невозможности бить „Весту“ поперёк борта и дабы иметь одновременно возможность бить турецкий броненосец из трёх 6-дюймовых мортир и одного 9-фунтового нарезного орудия, могущих действовать почти на корму.
Принимая это положение, я сильно рассчитывал на возможность командовать ходом над противником, предполагая, что он не может иметь скорость более 10 или 11 узлов, и потому я рассчитывал, пользуясь аппаратами автоматической стрельбы Давыдова, или уничтожить его навесным огнём, или заставить сдаться. Я вскоре заметил, что, к удивлению моему, не мы обладаем скоростью хода, несмотря на то, что последняя была развита до 12 узлов, а турецкий броненосец; с каждым моментом он выигрывал в расстоянии и через несколько времени сблизился до того, что 9-фунтовое орудие, поставленное на элевацию 12-кабельтового расстояния, стало брать далее, чем следовало.
Подполковник морской артиллерии Чернов, с неподражаемым мужеством делавший наблюдение за стрельбой и распоряжавшийся огнём кормовых орудий, пришёл ко мне на мостик, где я стоял у штурвала, и шёпотом доложил мне, что его роль, как управляющего индикаторами аппарата Давыдова, кончается, что неприятель так близко приближается к нам, что аппараты эти хотя и действуют прекрасно, но более помочь нам не могут, так как, даже в промежуток полёта нашего снаряда, расстояние делается менее и менее. Видя, что неприятель приближается, снаряды его осыпают шрапнелевой картечью снасти, рангоут, машинный люк и мостик, я согласился на просьбу подполковника Чернова и поручил ему вместе с лейтенантом Рожественским попробовать сделать ещё сосредоточенный залп.
Два залпа сошлись. Снаряды турецкого броненосца, как кажется по осколкам 11- и 7-дюймового калибра, ударили нас в корму; был разрушен капитанский вельбот, затем пробита верхняя палуба и одна бомба лопнула частью в жилой, а частью на верхней палубе. Внизу бомба произвела пожар над самой крюйт-камерой, а на верхней палубе разрыв её был ужасен; он залил палубу кровью, уничтожил одну из мортир и, перебивши все проводники Давыдова аппарата, положил на месте двух артиллерийских офицеров, управлявших действием орудий; прапорщику Яковлеву вырвало часть горла и правое плечо. Подполковник же Чернов, смертельно раненный, прежде чем упасть, сказал: „Прощайте… бейте из правой кормовой… она наведена“ — и упал мёртвый. Пред самым этим залпом, видя безнадёжность продолжать долго маневрирование, заключавшееся в том, чтобы, скрывая борт, подставлять неприятелю корму и отвечать ему выстрел за выстрел, и заметив желание противника меня таранить, я решил приготовить кормовой шест с минами, положить лево на борт в момент его залпа, а пойти прямо на него, дабы абордировать его или, если бы он от того увернулся, взорвать кормовыми минами. Для выполнения этого я попросил к себе на мостик минного офицера лейтенанта Михаила Перелешина и поручил ему осмотреть, не перебиты ли проводники шестовых мин, и изготовить шест. На это Перелешин заявил мне, что он и лейтенант Жеребко-Ротмистренко просят разрешить им броситься на 2 минных катерах в море и атаковать среди белого дня. Несмотря на весь риск, связанный с использованием этой просьбы, я бы её исполнил, но зыбь была так велика, что паровые катера, вероятно, не выгребли бы, а потому я отказал. Едва Перелешин спустился с мостика, как лопнувшая вдоль палубы бомба одним из осколков своих почти оторвала ему ногу у самого паха, и в этом виде несомый раненый желал мне сообщить ещё несколько данных об употреблении минных катеров.
Страшная рана Перелешина, разбитая мортира, два убитых офицера, 4 раненых, пожар на жилой палубе не могли устрашить лихой экипаж вверенного мне судна; офицеры, начиная со старшего и кончая молодым мальчиком, юнкером Яковлевым, братом убитого, явили себя героями; на место убитых артиллерийских офицеров встал лейтенант Кротков, и хотя в тот момент, как наводил орудие, граната, лопнувшая сзади, пробила его платье по крайней мере в сорока местах и опалила все волосы на голове, он, опалённый и с 17 осколками в теле, продолжал наводить мортиру, которая не могла действовать аппаратами Давыдова, ибо проводники у неё не существовали. Лейтенант же Рожественский, занявши место подполковника Чернова, распоряжался действием другой мортиры, стоя на возвышении банкета индикатора Давыдова, и, благодаря ему, брошенная бомба ударила неприятеля в крышку башни и лопнула внутри амбразуры большого орудия. На палубе турок произошло сильное замешательство, которым, к несчастью, мы вполне не могли воспользоваться, ибо осколком бомбы согнуло штуртрос и руль, к ужасу моему, перестал действовать; пароход бросило лагом и дало возможность туркам осыпать нас гранатами, начинёнными всякою гадостью. Одна из гранат перерезала паро-выпускную трубу и обдала осколками весь мостик, убив наповал двух стрелков, взятых мною к себе и действовавших из малокалиберных скорострельных ружей по амбразурам неприятельских погонных орудий. В это же время артиллерийский офицер Кротков был ранен осколками в лицо, я легко контужен в голову и левую руку, ординарец мой юнкер Яковлев тоже контужен в голову, вся машина осыпана осколками, но… блиндировка койками с боков, цилиндров, а матрацами сверху машинного люка спасли машину от порчи. Это был последний серьёзный залп неприятеля. Из своей большой погонной пушки он действовать более не мог, он всё старался лечь к нам лагом, чего, конечно, я ему не давал исполнить, и он заметно стал отставать, так что вскоре, вместо ружейных пуль, перестали долетать до неприятеля и наши 9-фунт. снаряды. Затем у него из палубы повалил густой пар или дым, а после ещё двух-трёх наших выстрелов неприятель… стал быстро уходить».