Даже с первого взгляда было ясно, что расклад сил далеко не в пользу маленького «Опыта». Против сорока четырёх тяжёлых орудий «Сальстета» у Невельского было всего полтора десятка мелких пушек. Против четырёхсот матросов «Сальстета» на «Опыте» не было и пятидесяти. У Невельского даже не было подчинённых офицеров. Вместо них двое мальчишек-гардемаринов, бывших в плавании практикантами.
С фрегата сигналом потребовали немедленной сдачи. Уверенные в удачном захвате посыльного судна, англичане сгрудились на палубе. Размахивая руками, они торопили:
— Давай, давай, Ванюш-ша! Езжай к нам, будешь кушать вкусный потаж, будешь пить горячий грог!
— Нам и без вашего грога неплохо живётся! — огрызались наши, порты орудийные открывая. — Сейчас будет вам и грог, и какава с чаем!
Лейтенант Невельской выбрал бой.
— Жизни свои мы сохраним вряд ли, зато честь — наверняка! — сказал он мальчишкам-гардемаринам. — Готовы ли вы к славной смерти?
— Мы-то готовы! — отвечали те. — Только маменек жалко, больно уж по нас убиваться будут!
Над посыльным судёнышком дерзко взлетел ввысь красный стеньговый флаг. Маленький тендер бросал вызов своему грозному противнику. Даже без зрительной трубы было видно, как врассыпную бросились к орудиям английские матросы. Палуба «Сальстета» в мгновение опустела.
Первым открыл огонь «Сальстет». Минуту спустя ответил и «Опыт». Неравный поединок начался. Малый ветер не уносил дыма, и вскоре противники уже только по вспышкам выстрелов определяли местонахождение противника.
Из воспоминаний участника боя Баранова: «Будучи гардемарином на тендере и в самом начале первой моей компании, я солгал бы, если бы стал рассказывать о всех направлениях и переменах курса; знаю только, что мы изменяли его нередко. Ветер был тих и переменялся очень часто. Догнал ли нас фрегат, или мы подошли к нему, также не могу сказать утвердительно; но твёрдо помню, что мы сблизились, — и фрегатские ядра стали перелетать чрез наш тендер, повреждая его рангоут. Впоследствии и наши ядра стали долетать до фрегата. Мы не скупились на выстрелы, и бой сделался жарким! Но ветер стих; тендер имел большие повреждения в корпусе и вооружении, и потому командир приказал прекратить стрельбы и выкинуть вёсла. Как теперь вижу артиллерийского бомбардира, просившего позволения наложить фитиль на коронаду, говоря, что она уже наведена на фрегат; позволение дано, выстрел раздался; но в то же мгновение неприятельское ядро раздробило ногу храброму артиллеристу гораздо выше колена. Упав, он на руках и остальной ноге дополз до фор-люка, спустился на кубрик и, не доверяя операции лекарскому ученику, неопытному мальчику, сам отрезал висевшую на жилах свою раздробленную ногу…
Действие вёслами во время штиля и маловетрия дало тендеру ход до 4 1/2 узлов. Фрегат, лежащий с нами борт о борт, стал отставать и очутившись у нас за кормой, приводил лагом, палил залпами и, наконец, ядра его не стали долетать до нас. Нарген был близок. Мы спешили на Ревельский рейд, а впоследствии — даже к ближайшему берегу. Уже мечтали мы, с каким восторгом будем рассказывать о нашем деле товарищам, а те из нас, которые были свободны от дела, собравшись у гака-борта, прокричали с командою троекратное „ура!“, махнувши шляпами отставшему от нас неприятельскому фрегату. Но радость наша была слишком преждевременна! Впереди тендера появилась чёрная туча, мгновенно налетел шквал, и паруса разлетелись на части. Тендер сильно накренило; подветренные паруса забуровали; иные сломались, другие надобно было перерубить, чтобы не отнимали ходу и не препятствовали править рулём. Из 14 коронад многие были подбиты; снасти и реи избиты, тендер расстрелян; люди изнурены до крайности 4-часовым действием. Фрегат, убрав бом-брамсели и брамсели, грот и фок, подошёл к нам менее нежели на ружейный выстрел, спустился под корму, дал два залпа из шканечных и баковых орудий, разбил штурвал, убил и изувечил несколько человек из команды, лёг в дрейф близь правого нашего траверза и потребовал немедленной сдачи…»
К этому времени на «Опыте» уже оставалась целой единственная пушка, а в живых — не более десятка человек. Самому Невельскому ядром отшибло нижнюю челюсть. Он упал, но затем, опершись рукой о палубу и замотав то, что осталось от челюсти, окровавленным шарфом, продолжил, как мог, командовать боем. Говорить Невельской уже не мог, ибо рот превратился в одну сплошную рану. Объяснялся знаками: «Приготовиться прорубить днище!» — написал он свинцовым карандашом на клочке бумаги боцману.
Тот понимающе кивнул, вооружился топором и, перекрестившись, полез в трюм.
К этому времени несколько раз ядрами уже сшибало кормовой флаг, а потому Невельской велел крепко прибить его к флагштоку гвоздями. Неравный бой продолжался в ярости и отчаянии. Наконец, после очередного фрегатского залпа ядром отшибло ствол последней пушки. Невельской выхватил саблю — сигнал к абордажу. Но англичане, видя решимость русских, вплотную не подходили, а продолжали забрасывать беспомощный тендер ядрами.
Из воспоминаний Баранова: «Подошедшие офицеры представили ему (Невельскому. — В.Ш.), что дальнейшее упорство с нашей стороны без всякой пользы повлечёт за собой неминуемую гибель остальных людей, которые храбростью своею и беспрекословным исполнением воли командира вполне заслуживают, чтоб была спасена жизнь их. Действительно, всё убеждало в бесполезности и даже невозможности дальнейшего сопротивления; тем более, что жестокая рана лишала нашего капитана возможности непосредственно участвовать в деле. Исполнив до последней минуты всё, что требовал долг чести, решено было сказать фрегату, что мы прекращаем действие… Горька подобная минута! Мы сознавали, что исполнили долг свой, а между тем по лицам нашим, закопчённым дымом пороха, катились слёзы глубокой грусти! Нам велено было спустить флаг. Но флаг, у которого сигнальный фал перебило ещё в первую перестрелку, привязан был наглухо к ноку гафеля, оставшемуся на одном дирик-фале, потому что гордень также была перебита (грот, расстрелянный ядрами и картечью, разорван был пополам нашедшим шквалом). Мы отвечали, что флага нельзя спустить; тогда потребовали, чтоб мы разостлали английский флаг по борту; что и было исполнено в 11-м часу вечера».
Впрочем, существует мнение, что Невельской преднамеренно отказался спускать Андреевский флаг и не поднял английский. Это означало, что тендер официально так и не был сдан, а захвачен с боя. Так как впоследствии вопрос о сдаче никогда и никем не поднимался, думается, всё происходило именно так.
К разбитому и беспомощному «Опыту» от борта «Сальстета» уже спешили шлюпки с абордажной партией. Когда они вступили на тендер, их взгляду предстала страшная картина: вся палуба была завалена мёртвыми телами. Среди павших находились несколько раненых, готовые отбиваться тесаками и отпорными крюками. У матросов не оставалось даже пуль! Впереди всех, широко расставив ноги, стоял лейтенант Невельской. С оторванной челюстью и свисающим вниз языком он был ужасен. Скрестив руки на груди, командир «Опыта» молча смотрел на своего противника.
Офицер абордажной партии демонстративно бросил саблю в ножны:
— Мы, англичане, умеем ценить истинную доблесть, а потому прошу быть вас на борту нашего фрегата не пленниками, а гостями!