Из воспоминаний анархиста Г. Сандомирского:
«Флотское звание его (Матюшенко. — В.Ш.) было, кажется, боцманмат. Если я и ошибаюсь формально, то звание это как нельзя более соответствовало его угрюмому облику низкорослого моряка, грузно ступающего слегка искривлёнными тяжёлыми ногами… В анархических сферах Матюшенко занимал позицию самую крайнюю. Босяки, безработные и вообще все те элементы, которые обычно подводятся под понятие „люмпен-пролетариата“, занимали его внимание гораздо больше, чем „сытые, разжиревшие мещане“ из квалифицированных рабочих.
Не были тайной для других революционеров и садистские наклонности унтера с „Потёмкина“. По воспоминаниям Фельдмана, Матюшенко хвастался ему, что из семерых офицеров он собственноручно убил пятерых. По воспоминаниям Фельдмана, „Матюшенко никогда не был сознательным социал-демократом, хотя и любил называть себя таковым“».
В воспоминаниях Г. Сандомирского, в целом благоволившего к Матюшенко, то и дело встречаются такие высказывания: «Верный своему босяцкому происхождению Матюшенко», «В редкие минуты добродушия, находившие на Матюшенко, он снисходительно посмеивался…», «Матюшенко, с аппетитом уплетая поданное нам блюдо, начал самым немилосердным образом „крыть“ гостеприимных хозяев (эсеры Гольдсмиты. — В.Ш.) за их „толстовские“ взгляды… Я с ужасом слушал эту отповедь Матюшенко…» Что и говорить даже в этих высказываниях личность вырисовывается весьма малоприятная.
Тем временем Матюшенко, как «герой революции», общается с «пролетарским» писателем Горьким, социалистом Раковским, эсером-предателем Азефом, эсером-террористом Савинковым, попом-провокатором Гапоном. На Горького, к примеру, Матюшенко обозлился, увидев того ехавшего по улице на автомобиле, а социалиста Жореса он едва не отлупил прямо на митинге. Как пишет эсерка-террористка Ивановская, в 1907 году видевшая Матюшенко в Женеве, тот был разочарован тем, что лидеры революционеров, находящиеся в эмиграции, вершат судьбы тех, кто непосредственно участвует в революции в России. Под революцией он понимал грабежи банков и убийство интеллигентов и офицеров. Чтение трудов Маркса он объявил глупым и ненужным делом, уделом всё тех же «очкастых интеллигентов». Уделом же настоящих революционеров, по его мнению, должен был быть револьвер и бомба. От Гапона Матюшенко хотел получить деньги на организацию матросского отряда «смерти», который должен был пробраться в Петербург и устроить там всем беспощадный террор. Гапон деньги обещал, но так их и не дал, потому как сам был повешен за измену соратниками-эсерами.
В воспоминаниях революционеров-эмигрантов, встречавшихся с Матюшенко, они единодушно описывают его как крайне неумного, хамовитого авантюриста, патологически любившего рассказывать о своих убийствах. Немудрено, что от него практически все отшатнулись. В эмигрантской среде Матюшенко быстро становится одиозной личностью, всякий интерес к нему пропадает. В 1907 году Матюшенко опубликовал в журнале «Буревестник» статью «Своим бывшим учителям». Этот документ интересен как исповедь человека, пришедшего к крайним антиинтеллигентским выводам. Короче говоря, в статье Матюшенко открыто призвал вешать всех умников-интеллигентов от монархистов до социалистов.
Встречаясь с руководителями революционных партий, Матюшенко явно ищет покровителей и быстро их находит. Во время своего пребывания в Швейцарии, а затем и в Нью-Йорке Матюшенко существует исключительно за счёт еврейской «демократической» эмиграции. Особенно же тёплые отношения сложились у него в это время с Азефом. Из воспоминаний «потёмкинца» Денисенко: «С Матюшенко я снова встретился в Нью-Йорке. Когда я приехал в Монреаль, я застал там письмо от него, в котором он писал мне: „Ну, чего застрял там? Приезжай в Нью-Йорк — будем делать революцию и бить "социалистов"!“ Я отправился туда и нашёл, что, действительно, бить их нужно было, за исключением доктора Каплана, Зиновьева и Каца…» Но в США «делать революцию» Матюшенко не дали и быстро его оттуда попросили.
После долгих метаний по всем партиям Матюшенко в конце концов примкнул к «Южнорусской группе анархистов-синдикалистов» Новомирского, сторонника антиинтеллигентской линии в анархизме. Группа Новомирского была, по существу, самой настоящей бандой, давно вышедшей из подчинения ЦК партии анархистов и промышлявшей на свой страх и риск убийствами и эксами. Это были как раз люди, наиболее близкие Матюшенко по духу. С «новомирцами» он нелегально переправляется в Россию «делать новую революцию».
Последующая судьба Матюшенко была, впрочем, печальной. Такие одиозные личности не могли долго жить. Матюшенко должен был повторить судьбу лейтенанта Шмидта и попа Гапона. Первого убили враги, а второго соратники. Матюшенко повторил судьбу сразу обоих. С главным «потёмкинцем» был разыгран средний вариант: его сдали врагам свои же соратники. Вскоре по заданию эсеров он вернулся в Россию, чтобы организовать ряд террористических актов в южных губерниях. В июне 1907 года он возвратился в Россию под чужой фамилией, но был опознан, судим. Арестованного Матюшенко опознал бывший мичман с «Потёмкина» Бахтин, ставший к этому времени лейтенантом. Это был тот самый Бахтин, которого в день мятежа Матюшенко лично избивал прикладом. В феврале 1918 года за это опознание Бахтин будет расстрелян матросами в Севастополе.
20 октября 1907 года по приговору военно-морского суда Матюшенко был повешен во внутреннем дворе севастопольской тюрьмы. В эмигрантских кругах говорили, что одиозная фигура потёмкинского палача уже начала вредить делу революции, и Матюшенко был сдан властям Азефом с молчаливого согласия партии эсеров. Отметим, что после его смерти ни одна из партий (включая анархистов) так и не причислила казнённого потёмкинца к сонму своих героев.
А вот Косте Фельдману, в отличие от его подельника Матюшенко, удалось бежать. Через несколько дней после поимки, ещё в Феодосии, к двери камеры, где он сидел, подошёл какой-то солдат-еврей. Назвался Иосиком Мочедлобером и предложил свою помощь для побега. Но не сдержался, горяч, видно, был: не помогши Фельдману, попытался убить начальника гарнизона полковника Герцыка. Попытка, однако, не удалась. Видимо, солдатом Иосик Мочедлобер был неважным. Стрелял он в упор в полковника аж три раза, но ни разу так и не попал, зато смертельно ранил стоявшего неподалёку безвинного солдата, за что и был повешен. Тем временем штабс-капитан Померанцев, допрашивавший Фельдмана, установил, кто такой на самом деле есть Матвей Иванов (так Фельдман называл себя, когда проник на броненосец).
После этого Фельдмана перевезли в Севастополь, где начальником военной гауптвахты был некий ефрейтор Бурцев. Фельдман, надо полагать, время не терял и начал сразу же обещать ефрейтору золотые горы за свою свободу.
Из воспоминаний Фельдмана:
«Бурцеву нужны были деньги, и он, узнав, какая „птица сидит в его клетке“, решил разбогатеть, организовав Фельдману (о себе в мемуарах Фельдман писал в третьем лице. — В.Ш.) побег. Сначала хотели усыпить часового папиросами. Но потом возник другой вариант — найти среди солдат-охранников еврея. Бурцев верил, что каждый еврей сочувствует революции и стоит ему сказать одно слово, чтобы заставить его действовать с ним.
— Уж ты, Костинька, подожди, — часто говорил он мне, — только придёт на этот пост часовой-еврей! Как придёт, так сейчас и уйдёшь, — в этом не сомневайся! Эх, евреи — золотой народ! — заключал он, захлёбываясь от восторга.