Менее успешно развивались дела у союзников на флангах. Там турки вовсю крушили суда союзников, засыпая их палубы дождем стрел. Сироко, действующий против Барбариго, по совету знающих местные воды рыбаков сумел втиснуться между береговыми отмелями и венецианскими галерами, взяв их в клещи.
На другом краю битвы не менее опытный Улуг-Али перед атакой объявил своим капитанам:
— Я всего лишь такой же пират, как и вы, а потому деритесь, кто как умеет, и да поможет нам Аллах!
Воспользовался ошибкой своего «визави» Андре Дориа, который слишком широко расставил галеры, Улуг быстро прорвал редкую генуэзскую линию, причем попутно утопил и пленил несколько мальтийских галер. Сам Улуг-Али сошелся на абордаж с флагманом мальтийского ордена. Драться самому ему было куда привычнее, чем командовать другими. В ожесточенной резне рыцари были перебиты и плененную галеру под радостные крики потащили на буксире в тыл.
— Мы не успокоимся, пока не перебьем проклятых мальтийцев и не нанижем их собачьи головы на свои пики! — кричали барбарийские пираты, пылая звериной злобой к своим стародавним заклятым врагам. Увы, вместо пользы барбарийская злость принесла вред. Вместо того, чтобы разрывать боевые порядки союзников дальше, барбарийцы принялись гоняться за мальтийскимии галерами, желая переловить и перебить всех госпитальеров. Пример в том подавал их предводитель. Вместо того, чтобы и дальше руководить своими головорезами, старый разбойник Улуг-Али не мог отказаться от искушения свалившейся в руки добычи. Рыцарей в плен не брали. Их отрубленные головы скидывали в заранее приготовленные большие ивовые корзины, чтобы потом предъявить султану Селиму, как доказательство своей доблести.
Но порадовать султана не удалось. Находившийся в резерве союзников маркиз де Санта Круз вовремя заметил кризис на правом фланге и бросился туда со всеми своими галерами. Нагнав медленно отходящего Улуг-Али, он отбил мальтийский флагман, обнаружив вместо людей лишь наполненные головами корзины. Равновесие на правом фланге было восстановлено.
Тем временем в центре турки продолжали безуспешно атаковать галеасы. Потери их были огромны, а успехи мизерны. Огромные корабли невозможно было взять на абордаж из-за высоких бортов и трудно пленить из-за многочисленных команд. Пушки союзников били точно, тогда как турецкие давали перелеты. Однако выход капудан-пашой был все же найден. Из-за своей тихоходности галеасы не могли маневрировать, и турки, быстро это поняв, стали просто обходить их стороной, устремляясь к галерам Дон Жуана. Вскоре плавучие крепости остались предоставленными сами себе и ядра их пушек уже не долетали до турок.
— Вперед, мои крокодилы! — призывал Али-паша своих капитанов. — Аллах уже предначертал нам победу!
Гребцы-невольники налегали на весла, а по их спинам беспрестанно ходила кожаная плеть, заставляя грести быстрее и быстрее. Уставшим тут же рубили головы и выбрасывали за борт. Сгрудившиеся на палубе турки потрясали кривыми ятаганами, желая как можно быстрее броситься в рукопашную схватку. Истошно вопили дервиши.
Эскадры капудан-паши и Дон Жуана сошлись в реве пушек и треске рушащихся мачт. В этой немыслимой круговерти испанский принц умудрился высмотреть галеру Али и атаковать именно ее. Два флагманских корабля сошлись вплотную в неистовстве напора и ненависти. Первые же ядра турок напрочь снесли грот-мачту «Реала». Распятие грузно упало в воду. По кораблям союзников пронесся крик ужаса, неужели Иисус отвернулся? Тем временем опытный Али уже умудрился засадить кованый таранный «клюв» в борт передовой испанской галеры аж до четвертой скамьи. Но это была лишь прелюдия, за которой последовал ожесточеннейший и кровавый рукопашный бой. Дон Жуан, не желая оставаться в стороне от схватки, сам возглавил испанцев, подавая пример храбрости.
— За мной, друзья! — прокричал он, вскочивши на фальшборт турецкого судна — Нас ждет слава и бессмертие!
Ловко орудуя своим мечом, принц вел солдат за собой, отбивая метр за метром палубу турецкой галеры. Рядом отчаянно рубился верный Фарнезе. В кровавой резне, что развернулась на палубах сошедшихся вплотную галер, Дон Жуан получил несколько колотых ран, но остался на ногах. Весь в чужой и своей крови, он упрямо вел за собой закованных в железо испанцев.
Рядом с «Реалом» отчаянно дралась галера «Маркиза». На ее палубе во главе отряда солдат из последних сил дрался измученный лихорадкой молодой идальго. Командир полка Мигель де Монкада, бывший здесь же, окликнул юношу:
— Думаю, что мы сегодня справимся без тебя, сынок, а тебе все же лучше отлежаться на нижней палубе! Поправитесь — еще навоюетесь!
— Я солдат, сеньор, а потому предпочитаю умереть за Бога и короля, чем отлеживаться под защитой палубы! Сеньор капитан, поставьте меня на самое опасное место, чтобы я мог умереть, сражаясь!
— Что ж, — кивнул полковник. — Тогда вперед!
Сервантес сражался с турками как храбрый солдат на том месте, где его поставил капитан — рядом со шлюпочным трапом. Это было место, которое при абордаже было особо опасным, но Сервантес со своими двенадцатью солдатами от данного ему поручения не отрекся.
Как писал один из участников Лепанто, «сражение в этом месте достигло своего развития так кровопролитно и ужасно, что можно сказать — море и огонь сливались в одно целое».
О накале морской битвы можно судить по потерям «Маркизы»: 40 убитых, среди них капитан судна, более 120 раненых. Сервантес получил два аркебузных ранения в грудь. Эта потеря, кажущаяся такой ужасной в молодости, на склоне лет стала предметом его гордости: «Даже если бы мне сейчас предложили невозможное — избавиться от моих ран, то я бы предпочел оставить все как есть». Так родился Однорукий Лепанто, или просто Однорукий, как его позднее называли в алжирском плену.
В очередной рукопашной схватке разъяренный янычар перерубил ятаганом плечо молодому израненному солдату, юноша упал на палубу.
В пылу рукопашной Монкада лишь задержал взгляд на упавшем.
— Жаль мальчишку! Из него мог получиться хороший солдат! Впрочем, на войне как на войне!
Но молодой идальго все же выжил. Когда его, бесчувственного, собрались было выбросить за борт, он вдруг пришел в сознание и застонал.
— Кажется, живой! — констатировали солдаты и оттащили тяжелораненого вниз в лазарет.
— Сразу на стол! — велел врач, пробуя пальцем заточку пилы.
— Не режьте руку! — разлепил губы раненый.
Врач устало покачал головой:
— Дело твое. В любом случае рука отныне будет висеть плетью!
— Сегодня был не только счастливейший день моей жизни, но и прелестнейший день нашего века! — сказал Сервантес врачу, когда тот начал лить кипящую смолу в кровоточащую рану.
— Неужели ваши раны — это ваше счастье? — поразился врач мужеству юноши.
— Раны — это звезды, ведущие к небу чести! — ответил страдалец.
Звали юношу Мигель де Сервантес, и имя это еще никому ничего не говорило.