Покосившись на спутников, поручик не на шутку поразился их лицам. И генерал, и полковник замерли, не сводя глаз с загадочных сооружений внизу, они казались отрешенными от всего на свете, а лица и взгляды… Так смотрят на любимую женщину, на прекрасную мечту всей жизни, на нечто, чему предан безраздельно. Они и в самом деле были сейчас как завороженные…
Под потолком, увешенным рядами электрических ламп, послышался звонкий щелчок и раздался голос — неизмеримо превосходивший по силе, по громкости обычный человеческий:
— Внимание!
От неожиданности поручик, к стыду своему, даже чуточку присел и втянул голову в плечи, но тут же преодолел себя, выпрямился, конфузливо оглянулся на спутников — но те, слава богу, не обратили ни малейшего внимания на его испуг, так и стояли, не отводя глаз от диковинного зрелища внизу. Ну, конечно же, это просто-напросто какое-то устройство, усиливающее голос человека наподобие железного рупора корабельного микрофона…
— Внимание! — прогремел голос (на сей раз поручик усилием воли заставил себя замереть). — Особая осторожность! Возвращение кареты номер семь начинается. Занять места согласно боевому распорядку!
Справа распахнулась одна из выходивших на галерею дверей, загромыхали сапоги. Четыре офицера выскочили к балюстраде и развернулись шеренгой с нешуточной слаженностью, сразу свидетельствовавшей о немалом опыте. Трое целились вниз из ружей, а четвертый направил туда же загадочную штукенцию: нечто вроде толстой металлической трубы длиной в аршин, на конце которой располагалось ажурное поблескивающее полушарие. Более никаких изменений не произошло и никого не появилось — те, что деловито суетились вокруг одного из шаров, продолжали заниматься своим непонятным делом, а люди в стеклянных павильонах все так же предавались своим загадочным занятиям.
— Начинается прибытие! — прогремел под потолком металлический голос.
Поручик замер соляным столбом. Концентрические круги вокруг одного из пустовавших возвышений зажглись, словно лампочки, прямоугольники, призмы и полусферы засветились густым, насыщенным, красивым сиянием — синим, желтым, алым, фиолетовым… Бронзовые — или какие они там — завитушки покрылись роями пляшущих, гасших, вспыхивавших электрических искр. Свет становился все ярче, пляска искр — все быстрее и обильнее, послышалось басовитое неприятное гуденье, время от времени прерывавшееся громким сухим треском.
От огней и пляски искр стало подниматься сиреневое сияние, напоминавшее чем-то густой утренний туман, разве что невиданного цвета. Туман густел, густел, поднимался и поднимался, без всякого хаотического распространения, держась в неких строго отведенных пределах, непонятно как его ограничивших, принимал форму высокой полусферы, совершенно скрывшей возвышение…
Стояла совершеннейшая тишина, нарушавшаяся лишь сухим треском электрических разрядов, непонятными громкими щелчками, возникавшим порой неприятным гудением, от которого ломило зубы и в голове возникали этакие толчки, — причем это определенно не было наваждением. Люди на галерее застыли в величайшем напряжении.
Сиреневое сияние стало прямо-таки осязаемо плотным, напоминая сейчас идеально обработанное каменное полушарие, по его поверхности вновь обильно зазмеились электрические разряды, сплетаясь в густую сеть…
Басовитый звон, долго затухавший протяжным эхом, — будто лопнула исполинская струна…
Сияние стало таять, рассеиваться с поразительной быстротой — и вот пропало совсем. А на пьедестале, посреди концентрических колец разноцветных огней стоял еще один черный шар со срезанным основанием. Тут же круглая ручка на его выпуклом боку медленно завертелась. За иллюминаторами виднелось какое-то движение. Выгнутая дверь распахнулась наружу во всю ширину, и оттуда показался человек.
Довольно молодой, высокий, широкоплечий, он стоял в непринужденной, чуточку картинной позе, опершись локтем на внутреннюю ручку двери, улыбался во весь рот, ничуть не смущаясь тем, что стоял под прицелом трех странных ружей и еще более странного приспособления в руках четвертого офицера.
Облик его был весьма примечателен, человек словно бы сошел с оперной сцены, где давали «Хованщину», или живописного полотна на сюжет из допетровских времен. Кафтан из какого-то неизвестного поручику, но явно дорогого материала, розовая рубаха с расшитым жемчугами воротом, полосатые шаровары, красные сапоги на высоких каблуках, с острыми загнутыми носками, остроконечная шапка-мурмолка, кудрявая светлая бородка и лихие усы… На боку у него висела кривая сабля в желтых ножнах, усыпанных то ли разноцветными стекляшками, то ли…
Офицер с непонятным приспособлением, на глазах мягчая лицом, обернулся и звонко, радостно доложил:
— Все в порядке, господин генерал!
Стволы ружей опустились, напряжение мгновенно пропало. Генерал сделал размашистый жест правой рукой — и появившиеся откуда-то сбоку солдаты покатили к пьедесталу длинную металлическую лесенку, со сноровкой, свидетельствовавшей о немалой практике. Живописно одетый бородач все так же стоял в картинной позе, улыбаясь чуточку устало.
Генерал резко повернулся и направился к лесенке, ведущей с галереи вниз, в зал. Начальник штаба направился за ним, а пару мгновений позже следом поспешил и Савельев. У поручика имелось сильнейшее подозрение, что уж в его-то присутствии внизу нет ровным счетом никакой необходимости, но, поскольку никто ему не препятствовал, он спускался следом, охваченный восторгом в сочетании со сладким ужасом. Только теперь он полностью уверился, что все здесь всерьез. Доказательства предстали самые неопровержимые.
Разноцветные огни, помигивая, постепенно затухали — от внутреннего кольца к внешним. Лесенка прочно утвердилась, бородатый проворно спустился по ней, привычно придерживая саблю, — судя по ее тяжести, самую настоящую. Он вытянулся, приложил ладонь к головному убору. Выглядело это, быть может, и самую малость смешно, учитывая, что убор этот вышел из употребления сотни лет назад, но никто не улыбнулся, все были крайне серьезными.
— Итак? — хладнокровно спросил генерал.
— Это Бомелий, господин генерал, — сказал одетый по старинной моде человек. — Теперь уже никаких сомнений, что это Бомелий. У меня не только доказательства, у меня имеется живой свидетель. Когда придет в себя, много интересного расскажет…
Поручик таращился на него в неописуемом восхищении. Этот бородач только что вернулся из былого, из времен Иоанна Грозного, он видел их своими глазами, он там пребывал… В точности такой почтительный восторг и зависть он испытал четыре года назад в Чугуеве, когда встретился со своим ровесником в чине поручика, вернувшимся из Болгарии. Невидный юноша, ничем не примечательный внешне — но на его мундире красовались Георгий четвертой степени, и Станислав с мечами, и боевые медали.
Тем временем бородач обернулся, махнул рукой. Из распахнутой двери шара показались двое, одетые точно так же, разве что менее богато, опять-таки при саблях. Без всякий усилий, словно мешок с птичьим пухом, они волокли одетого на тот же манер человека, крепко подхватив его под мышки. Сам он, сразу видно, идти не в состоянии, висел меж конвоирами на подгибавшихся ватных ногах, покорный и безвольный, с выпученными глазами, оцепенелым в ужасе лицом.