— Как же я ненавижу тебя, эгоистичного долболома, — прошептал Иг и взялся за братнину руку, чтобы снять ее с глаз. И в этот момент…
Терри пошевелился, проснулся, мутными глазами огляделся вокруг и не — понял, где он находится. Незнакомая машина на незнакомой дороге, дождь, хлещущий так сильно, что «дворники» не справляются, ночной мир, затаившийся за мельканием гнущихся от ветра деревьев, и кипящее черное небо. Он трет рукой лицо, пытаясь разобраться в своих мыслях, и поднимает глаза в ожидании увидеть сидящего рядом младшего брата, но вместо этого там сидит Ли Турно и ведет машину во тьму.
Ему начинает вспоминаться и вся остальная ночь; события ложатся на место без какого-нибудь четкого порядка, как фишки, падающие между колков игры в плинко. В его левой руке что-то зажато — смятый косяк, и не какая-нибудь там щепотка травки, а толстый сверток теннессийского зелья размером с его большой палец. Сегодня они с Ли были в двух барах и у костра на песчаной косе под старым ярмарочным мостом. Он слишком много пил и слишком много курил и ничуть не сомневается, что утром об этом пожалеет. Утром надо везти Ига в аэропорт, потому что у братишки куплен билет в старую добрую Англию, Боже спаси королеву. А до того утра оставались какие-то несколько часов. В настоящий момент Терри не в состоянии везти кого бы то ни было куда бы то ни было, а когда он закрывает глаза, появляется ощущение, что этот «кадиллак» ускользает куда-то налево, как кусок масла на чуть наклоненной горячей сковороде. Вот это тошнотворное ощущение его и разбудило.
Терри садится прямее, заставляя себя сосредоточиться на окружающем. Похоже, они блуждают, по проселочному шоссе, проходящему неполной окружностью по окраинам Гидеона, но это же глупо — там нет ничего, кроме старой литейной и «Бездны», а ни там, ни там им делать ровно нечего. Когда они уехали с косы, Терри решает, что Ли везет его домой, и несказанно этому рад. При мысли о своей кровати, о наглаженных белых простынях и стеганом пуховом одеяле он дрожит сладострастной дрожью. Лучшее, что можно получить только дома, — это проснуться в своей старой комнате, на своей старой кровати; снизу доносится аромат свежесваренного кофе, солнечный свет пробивается в щели занавесок, и новый солнечный день ждет твоего пробуждения. Весь остальной Гидеон — его Терри был бы рад никогда не вспоминать.
Сегодня был характерный случай, идеальная иллюстрация того, без чего он прекрасно обойдется. Терри просидел битый часу костра, не включаясь в общее веселье, мог бы с тем же успехом наблюдать из-за стекла — пикапы, припаркованные на берегу, поддавшие дружки, в шутку дерущиеся на мели, в то время как ихние девицы подбадривают их криками, долбаный Джудас Койн [24] во включенном на полную плеере — парень, чье представление о музыкальной сложности — это песня не на трех аккордах, а на четырех. Жизнь в кругу деревенщины. Когда послышались раскаты грома и начали падать первые тяжелые капли дождя, Терри счел это удачей. Он не понимал, как это папаша смог прожить здесь двадцать лет. Терри было невыносимо провести здесь хотя бы семьдесят два часа.
То, что помогло бы Терри немного примириться с обстановкой, зажато сейчас в его левой руке, и, хотя он даже знает, что сильно превзошел свой предел, какую-то часть его так и подмывает раскурить косяк и хорошенько затянуться. Что он и сделал бы, сиди рядом с ним вместо Ли Турно кто угодно другой. И не то чтобы Ли стал протестовать или хотя бы кинул нехороший взгляд, но он ведь помощник конгрессмена, воюющего с наркотиками, человека Сверххристианских Семейных Ценностей, и жопе Ли сильно не поздоровится, если его вытащат из машины, насквозь пропитанной дымом марихуаны.
Ли заехал к ним домой около половины седьмого, чтобы попрощаться с Игом, и застрял, сев играть в карты с Игом, Терри и Дерриком Перришем, причем Игу дико везло, он выигрывал каждую партию и выставил их на три сотни зеленых.
— Вот, — сказал Терри, кидая младшему брату пригоршню двадцаток. — Когда вы с Меррин будете распивать посткоиталъную бутылку шампанского, помяните нас добрым словом. Мы за нее заплатили.
Иг засмеялся с видом одновременно довольным и смущенным и встал из-за стола. Поцеловав отца, он тут же чмокнул в висок и Терри — неожиданный жест, заставивший того удивленно вздрогнуть.
— Не суй язык мне в ухо, — сказал Терри.
Иг снова засмеялся и вышел.
— А что вы будете делать дальше? — спросил Ли, когда Иг ушел.
— Не знаю, — пожал плечами Терри. — Я думал глянуть программку, крутят ли сегодня «Гриффинов» [25] . А как насчет тебя? В этом городишке что-нибудь происходит?
Двумя часами позже они сидели на песчаной косе, и школьный знакомый, чьего имени Терри не мог аккуратно припомнить, совал ему косяк.
По идее, они приехали сюда немного выпить и повидаться со старыми приятелями, но, стоя чуть в стороне от костра, Ли неожиданно сказал Терри, что конгрессмен любит его программу и хотел бы как-нибудь с ним встретиться. Терри сразу ухватился за эту идею, дал Ли свою пивную бутылку, чтобы тот отпил несколько глотков, и сказал, да, мол, непременно. Он считал вполне возможным, что Ли хочет извлечь из этого что-нибудь для себя, и не ставил это ему в вину. У Ли была своя работа, как и у Терри, как и у всех прочих. И он делал уйму добрых дел; Терри знал, что он работает для «Обители человечества», знал, что Ли каждое лето работает в лагере «Галилея» с детьми из бедных неблагополучных семей, а заодно с ним и Иг. Находясь в обществе Ига и Ли, Терри год за годом чувствовал себя немного виноватым. У него никогда не возникало желания спасти человечество. Единственное, чего Терри хотелось, — это чтобы кто-нибудь платил ему за то, что он дует в трубу. Ну а еще, пожалуй, какую-нибудь девушку, любящую общество, — только не лос-анджелесскую модель, не какую-нибудь закороченную на своем мобильнике и своей машине. Просто веселую и настоящую и малость распущенную в постели. Какую-нибудь с Восточного побережья в настоящих рабочих джинсах и со стопкой компактов Foreigner. Он имел вполне клевую работу, так что был на полпути к счастью.
— Какого хрена мы здесь делаем? — спрашивает Терри, глядя в хлещущий ливень. — Я думал, что мы уже сказали всем «спокойной ночи».
— Пять минут назад я тоже думал, что ты уже сказал всем «спокойной ночи». Зуб даю, я уже слышал, как ты храпишь. Мне прямо не терпится рассказать людям, что сам Терри Перриш пускал слюну на моем переднем сиденье. На цыпочек это должно произвести. Это все равно что иметь маленький собственный параграф в истории телевидения.
Терри открывает рот для ответа — в этом году он настрижет свыше двух миллионов чистыми, отчасти благодаря тонкому умению утирать нос всем другим хитрожопым, — и чувствует, что сказать ему нечего, у него абсолютно пустая голова. Тогда он показывает Ли Турно средний палец.