— Может, спросить водочки?
— Избавьте, — отмахнулся Самолетов, благодушно отдуваясь и наливая себе очередную чашку. — Водочка хороша при успешном завершении дела, а на самих торгах только вредит…
— Так и торгов не замечается пока что… — деланно равнодушно сказал Аболин, решительно отставляя свою пустую чашку.
Ну нисколечко он не походил на явившегося в наши дни жителя восемнадцатого столетия — еще один прилично одетый господин средних лет, какие на московских улицах нередки. А впрочем, с чего бы ему походить? Но человек определенно был крепенький. Даже если бы Савельев не видел своими глазами, как этот субъект хладнокровнейшим образом убил Кирюшина ножом в сердце, согласился бы, что имеет дело с человеком неглупым и волевым.
— Действительно, — словно спохватился вдруг Самолетов, отставил чашку. — Люблю почаевничать, грешен, иногда так увлекусь, что одергивать приходится. Иные водочку обожают потреблять этаким макаром, а я вот чаек… Ну что же, давайте к делу, дражайший вы мой Петр Петрович… Стало быть, ртутью интересуетесь, и серьезно… Ну, ничего удивительного, товар как товар, попадаются и диковиннее… Одно мы с вами забыли уточнить: какое количество вам потребно? Не помню я, чтобы это звучало…
Без малейшей заминки Аболин откликнулся:
— Поскольку ртуть — это некоторым образом жидкость, вещество не твердое, а текучее, то и мерить его уместно в тех мерах, коими жидкость меряют. Штоф, пожалуй.
— Это для начала, или вам потребуются более крупные партии? — деловито спросил Самолетов.
— Скажу вам честно: трудно пока сказать.
Самолетов самым демонстративным образом поморщился, словно в чашку ему попало по недосмотру полового нечто горькое:
— Положительно, не узнаю Пауля Францевича: никогда он не занимался мелкотой, исключительно серьезными делами, способными приносить если не капиталы, то, по крайней мере, приличные суммы… Я не буду вам сказки рассказывать, Петр Петрович, что-де на Москве в первую десятку вхожу, что миллионами ворочаю, однако ж некоторого положения достиг, и для меня ртуть бутылками вразнос продавать — мелковато-с будет. Да и потом, скользкий это товарец — ртуть штофами и полуштофами…
— Это отчего же? — осведомился Аболин с натуральным, кажется, удивлением.
— А вы не знали, сударь мой? — вкрадчиво спросил Самолетов. — Так-таки ртутью занимаетесь, и не знали? Опасен товарец, ох как опасен… Ведь если растворить ртуть в некоторой кислоте да долить спирта в надлежащей пропорции, да разболтать хорошенько, то получится у нас в итоге трудов наших белый порошок, который при сильном ударе взрывается не хуже пороха, а то и посильнее будет. Именуется сей порошочек гремучей ртутью. Именно ею господа террористы и обожают начинять свои метательные снаряды…
— Позвольте! — Аболин выпрямился, словно аршин проглотил, на его лице появилась нешуточная обида. — Уж не желаете ли вы сказать…
— Да полноте, что вы встопорщились на манер зверя дикобраза, — безмятежно сказал Самолетов. — Вовсе я не хотел сказать, что ртуть вам нужна для этих самых целей, боже упаси, простите на худом слове, если обидел чем… Просто товарец, знаете ли, скользковат, а торговцы оным в два счета могут оказаться на счету у Охранного отделения, что, согласитесь, приятностей не сулит никаких… Вот если бы вы, как человек с оборотом, солидную партию затребовали… Тогда, что ж, наше дело купецкое…
— Ну вот так уж получилось, что надобно мне не более штофа, — с легкой, словно бы извиняющейся улыбочкой сказал Аболин. — Вот возникла такая надобность. Даже ведра не нужно. Куда мне его потом девать?
— Уж не изобретатель ли вы какой? — с любопытством спросил Самолетов, разглядывая его в открытую. — Этой публике, случается, потребны бывают самые невероятные материалы, и не обязательно в больших количествах. Нет, не похожи, — заключил он. — Видывал я эту публику. Приличный, комильфотный, так сказать, изобретатель оборван, суетлив, взлохмачен, будто год волос не чесал, из карманов у него прожекты торчат, а поведением умалишенного напоминает… Нет, не похожи ничуть. Я бы скорее предположил, что вы чиновник в отставке или небогатый дворянин, на проценты с капитала живете.
— Угадали, Николай Флегонтович, — сказал Аболин. — Что до первого, что до второго. Дворянин, служил, сколотил небольшой капиталец. И порой пускаюсь в разные коммерческие предприятия. Вот как нынче, например. Коли уж вы так осведомлены о применении ртути, не могли не слышать, что она и для более благонадежных, вполне одобряемых полицией дел используется. Например, при амальгамировании золота сиречь отделения его от пустой породы. Понимаете ли, мы с компаньоном обрели некоторое количество породы, которое как раз и требуется амальгамировать.
— Ах, вот оно как? — с улыбочкой сказал Самолетов. — Значит, золотой рудник у вас имеется? Петр Петрович, вы уж из меня дурачка-то не делайте. Ртуть для золотых и серебряных приисков закупается даже не ведрами — бочками, совершенно легальным образом, через солидные торговые дома, и никто не опасается Охранного отделения, там тоже умные люди сидят, умеют отличить золотопромышленников от бомбистов…
— Прекрасно все обрисовали, Николай Флегонтович, — сказал Аболин, улыбаясь чуть натянуто. — Только есть тут свои загвоздочки… Золотое месторождение это, в коем мы с компаньоном заинтересованы, нами еще не куплено, да и сложности определенные вокруг него имеются, так что не хочу я пока привлекать внимание к своей скромной персоне… Ну неужели мы никогда не слышали, сколько в коммерческих делах бывает секретов и… скользкостей? Согласитесь, не я первым в таком положении очутился. Не могу я до поры до времени открыто дела вести. И уж совершенно ни при чем тут те причины, что могут заставить встрепенуться Охранное отделение… Неужели не слыхивали о… загвоздочках?
— Да тыщу раз, — сказал Самолетов. — Тут вы крутом правы: такого предостаточно. Однако ж жизненный опыт мне вещует, что сплошь и рядом такие загвоздочки привлекают самое пристальное внимание сыскной полиции и уголовного суда. Не Охранное отделение, конечно, но приятного все равно мало, хрен редьки не слаще… Есть у меня кое-какие мыслишки касаемо ваших негоций, но совершенно неохота мне в них лезть, особенно ради копеечной прибыли. Меньше знаешь — крепче спишь. Так что простите великодушно: Пауля Францевича я очень даже уважаю, однако на сей раз дельце он мне подсунул тухлое, о чем не премину сообщить при встрече. Одним словом, извольте откланяться. Не были знакомы, и не надо… — он решительно поднялся, пошарил в кошельке и звучно хлопнул по столу серебряной полтиной. — Это за чаек будет. Пошли, Аркаша, дел еще невпроворот…
И вот тут, как было заранее задумано, расписано и обсуждено, Савельев остался сидеть на месте. Он протянул руку к чайной паре, аккуратно снял верхний чайничек с заваркой, добавил кипятку и сказал непререкаемо:
— Николаша, ты как угодно, а я еще с господином Аболиным немного побеседую…
— Аркадий! Ты что, плохо в деле разобрался? — возопил Самолетов.