— Ты про что? — с искренним недоумением спросил Савельев. — Разве есть возможность…

— И роскошная, — сказал Тягунов. — Мы их будем видеть и слышать, словно на сцене в театре, а они и знать не будут, Это все покойный князь… Человеком он был ученым, но вдобавок к тому большим любителем всевозможного похабства во многих видах. Это, знающие люди говорят, частенько сочетается. Ученость и пороки какие-нибудь… Вот он в той спальне эту штуку и сделал.

Когда были гости, спаленку эту отводил какой-нибудь парочке, а сам потом, один или с приятелями, наблюдал, как в театре. Федька не знает — неожиданно помер старший князь, чего-то и сказать не успел. Отыскался тут среди прислуги один старичок-моховичок, у которого я все это и выудил… — Тягунов жестко усмехнулся. — Жаль, помер вскорости моховичок, во сне угорел, а то б, смотришь, еще что интересное рассказал бы… Ну, пошли? Дворня дрыхнет, да и местечко там глухое, специально так придумано…

Савельев, поколебавшись, встал и двинулся вослед за Тягуновым. Тот порой пошатывался, но на ногах держался крепко. Они прошли коридор, свернули направо, поднялись по невысокой лестнице в полдюжины ступенек и оказались перед самой обычной дверью. Тягунов проворно ее отпер своим ключом, а когда вошли, задвинул засов. Комната была узкая и длинная, словно ружейный футляр. Вдоль одной стены тесной шеренгой стояло с дюжину кресел — массивных, старинных, пыльных.

— Не садись, а то измазюкаешься весь, — предупредил Тягунов, ставя свечу на пол. — Я тут одно приводил в божеский вид, для себя, только оно опять запылилось… Сейчас, сделаем… Ты, главное, помни, что это мы их будем видеть и слышать, а они — ничего подобного…

Он сделал шаг, сразу оказавшись у противоположной стены, уверенно, практически на ощупь повозился там с деревянной панелью, открыл ее, как дверцу, что-то то ли повернул внутри, то ли нажал…

Стена вмиг исчезла, словно поднялся театральный занавес. За ней открылась небольшая спальня. Освещенные канделябром с несколькими свечами постели, два обнаженных тела, лишь кое-как прикрывшись смятыми простынями, лежат неподвижно, в обнимку.

— Говорил я тебе? — самодовольно хохотнул Тягунов. — Вон тот, сам видишь, Федька Барятьев, а эта, опять-таки должен узнать, Танька Колычева… Знал бы ты, что она тут вытворяла иногда… Я насчет баб человек опытный, но этакого в нашем столетии, точно, нету, это уж она наверняка в вашем научилась… — и добавил не без уважения: — Совершенно охомутала Федьку, мордаша бесстыжая, веревки из него вить может…

Лежащие пошевелились. Князь приподнялся, стал наливать вино в два бокала. Нагая красавица с разметавшимися волосами, мечтательно улыбаясь чему-то и глядя в потолок, спросила, не поворачивая головы:

— Феденька, а она красивая?

— Кто?

— Невеста цесаревича.

— Да, говорят, — пожал плечами князь, подавая ей бокал. И поторопился добавить: — Только до тебя ей далеко, как и любой другой, Танюша, солнышко…

— Ты ничего не забыл, милый? Касательно ее приезда?

— Танюша, милая… Для тебя хоть луну с неба… Честью клянусь: когда она приедет, и государыня ее примет, вы с братом — да и я тоже — будете стоять ну прямо в двух шагах. — Он гордо добавил: — Лейб-кампанцы при дворе кое-что да значат… Не у какого-нибудь там придворного сурка испрошу разрешение, а у самой матушки…

— Милый… Милый…

Красавица отставила бокал, повернулась к аманту и заключила его в страстные объятия. Смотреть на происходившее было как-то и неудобно (да вдобавок ясно, что долго теперь ничего вразумительного не услышишь, и Савельев сказал Тягунову:

— Выключи, Фаддеич, или что там нужно…

— И то, — сказал Тягунов, шагая к панели. — Такими делами самому заниматься надо, а не за другими подглядывать…

Он снова сделал что-то, и спальня исчезла, появилась стена с пыльными покоробившимися обоями.

— Интересно, о чем это они? — спросил Савельев.

— Ну как же? — удивленно уставился на него компаньон. — Ты, Аркаша, или историю плохо в школе учил, или совсем не интересовался нашим буйным и веселым столетием… Точно, она вместе с братцем хочет на церемонию попасть. К наследнику-цесаревичу сговоренная невеста едет из Германии. Имечко какое-то длинное и заковыристое, я запамятовал… Курьер присказал, она уже в Петербурге, послезавтра будет в Москве, тут матушка ее и примет… потому что матушка со всем двором, если ты не знал, сейчас как раз на Москве… — он покрутил головой: — Умна матушка, ох, умна… Подыскала невесту рода старого и благородного, но княжество столь захудалое, что тамошний князь, невестин папаша, не на престолике у себя сидит, а у соседа в полковниках служит. Умно придумано… Этакая голодранка, бесприданница всю жизнь будет тише воды, ниже травы, помня, как ее, нищету германскую, облагодетельствовали…

«Дождетесь, как же, — подумал Савельев. — Еще покажет себя эта бесприданница…» Он вспомнил: и действительно, как раз в это время должна прибыть невеста наследника, София Фредерика Августа, принцесса Ангальт-Цербстская… его невеста и его смерть в поношенном платьице, будущая императрица Екатерина Великая. Самому было бы любопытно взглянуть, да ведь наверняка не удастся: он как-никак не очаровательная Нина-Татьяна, и таких средств воздействия на князя у него не имеется… Значит, эта революционная парочка возжелала присутствовать на торжественном приеме государыней юной невесты? Какой-то неприятный осадок этакие новости вызывают. Не собираются же они всерьез… А кто их знает, революционеров?

— Аркаша, — сказал Тягунов весело. — Пойдем к девкам? А что? У князя тут в левом крыле целый цветник устроен, и сам пользуется вовсю, и гостям да приближенным особам не препятствует. Сейчас, слюбившись с Танькой Колычевой, он этот свой цветник забросил пока… А? Девки скучают, рады будут…

— Да нет, не тянет что-то. Как-то непривычно мне пока, Фаддеич, здесь еще и с девками водиться…

Вопреки его ожиданиям, Тягунов не настаивал. Сказал понятливо:

— Ну да, бывает… Я, когда первый раз к вам попал, не то что с девками крутить, а и вообще с людьми разговаривать боялся. Как представлю, что я на сто сорок лет вперед — озноб прошибает и язык не поворачивается. Потом приобвыкся… Ничего, и ты приобвыкнешься, когда начнешь шастать взад-вперед…

Глава XI СВЕТСКАЯ ЖИЗНЬ ПОРУЧИКА НА МОСКВЕ

И снова скрипел под сапогами не такой уж и чистый, истоптанный уличный снежок, снова вокруг была уличная толпа в непривычных одеждах — но теперь поручик чувствовал себя увереннее. Первая вылазка в какое бы то ни было время всегда вызывает легонькую оторопь, а при второй уже чувствуешь себя гораздо увереннее. Одним словом, первая колом, вторая соколом, третья ясной пташечкой. Совершенно как…

Кто-то рослый бесцеремонно заступил дорогу и, ухмыляясь во весь рот, воскликнул: