– Так что сам видишь, Гудронов, как важно для следствия, чтобы потерпевший имел при себе документы! – закончил Василий Ликбезович. – Только ты понятую-то приведи, а то нехорошо получается – документ обнаружили и к делу приобщили, а свидетелей этому не имеется!
Судя по звукам, Гудронов поспешно удалился в коридор.
Лола осторожно приподнялась и выглянула в щелку между занавесками. В комнате, рядом с письменным столом, под которым, как она знала, располагался «потерпевший», сидел плотный коренастый мужчина лет сорока с широким мрачным лицом глубокого и убежденного пессимиста. Тут же на пороге появился второй полицейский, значительно моложе, выше и худее, с розовыми оттопыренными ушами и жизнерадостной веснушчатой физиономией умеренно пьющего человека. Он вел, осторожно придерживая за руку, недовольную тетку лет семидесяти в цветастом ситцевом халате.
Остановившись посреди комнаты, тетка решительно прокашлялась, уперла руки в бока и густым матросским басом осведомилась:
– Ну, и долго вы меня будете от домашней работы отрывать? У меня, между прочим, зять в восемнадцать часов с работы возвращается, и к его приходу борщ должен быть сготовлен!
– При чем тут ваш зять, понятая? – опрометчиво спросил мрачный полицейский с удивительным отчеством Ликбезович. – И какое отношение мы имеем к вашему борщу?
– А такое, самое прямое отношение, – немедленно отреагировала тетка, – что я через вас этот самый борщ своевременно не сварю, а мой зять – на государственной службе, и если что не по его, очень сердится, а когда он сердится, то это, спаси господи, лучше тогда к нему даже не подходи, потому что у него характер очень сурьезный, да прибавьте сюда, что на государственной службе, и через эту службу от его характера вовсе нет спасения, поэтому я к его приходу непременно должна борщ сварить, а он приходит обязательно в восемнадцать часов, потому что у него государственная служба…
– Стоп, понятая! – рявкнул старший полицейский. – Больше не могу про твоего зятя слушать! Если ты еще раз скажешь про зятя или про борщ, я тебя непременно арестую за сопротивление при исполнении, и тогда твой чертов зять точно без борща останется! Тьфу!
– Не имеете никакого такого полного права! – заревела понятая, как взбесившаяся пароходная сирена. – Я свои права досконально знаю! Тем более что у меня зять на государственной службе! Ему через это без борща оставаться никак нельзя!
– Ну, зачем нам ссориться? – Василий Ликбезович взял себя в руки и понизил голос. – Ваш гражданский долг, понятая, – оказывать всемерную помощь следственным органам, и чем меньше вы будете отвлекаться на посторонние предметы, тем быстрее освободитесь…
– Почему же это посторонние, – пробубнила тетка, однако тоже понижая голос, – почему же посторонние, когда это мой собственный зять? Который на государственной службе…
– Ладно, – смирился с зятем полицейский, – перейдем к делу. Для начала, понятая, назовите свои данные.
– Чего? – удивилась тетка. – Какие еще данные? Я женщина приличная, отродясь у меня никаких данных не было!
– Ну, фамилию, имя и отчество!
– Ах, ну так бы и говорили, что вам ФИО мое нужно. ФИО – это пожалуйста. Оглоуховы мы будем. Серафима Петровна я.
– Очень хорошо, – Василий Ликбезович повернулся к своему напарнику: – Гудронов, зафиксируй!
В это время понятая опустила глаза и, судя по всему, увидела торчащие из-под стола мужские ноги в коричневых ботинках. Истошно взвизгнув, тетка отскочила назад и наверняка вылетела бы из комнаты, если бы в дверях ее не перехватил проворный Гудронов.
– Ой! – Серафима Петровна затряслась всем крупным желеобразным телом. – Что ж это делается? Там же у вас под столом покойник лежит! А я никак не могу, если покойники! У меня от покойников в организме начинается полная дурнота и головокружение!
– Да успокойтесь вы, понятая! – прикрикнул Василий Ликбезович. – Ясное дело, что имеется покойник, если работает следственная группа! Вы лучше возьмите себя в руки и осмотрите потерпевшего на предмет, знаете вы его или нет, и как можете охарактеризовать его моральный облик и образ жизни. В целях оказания помощи следствию.
Понятая немного успокоилась. Теперь ее разрывали два противоречивых чувства: вполне естественный страх перед покойником и такое же естественное женское любопытство. Наконец, любопытство победило, Серафима Петровна осторожно приблизилась к потерпевшему и наклонилась, чтобы получше его разглядеть.
– Ой! – взвизгнула она. – Да на что же тут глядеть-то? Это же нужно такое безобразие женщине приличной показывать! Да как же я могу его узнать, если у него, почитай, лица-то нету?
– Ну, с лицом понятно, что ничего не понятно, – сказал, поморщившись, Василий Ликбезович, прерывая затянувшееся молчание, – а вот если по другим признакам судить – одежда, руки, телосложение, рост опять же… волосы… Знаком он вам?
– А как же ж! – подала голос из-под стола понятая. – Как не знаком! Конечно, знаком! Очень даже знаком. Конечно, насчет телосложения не скажу, этим я не интересуюсь, поскольку приличная женщина и давно на пенсии, но насчет остального – точно скажу. Почитай, каждый день его видела. Как он здесь поселился, так и шастает. То вверх по лестнице идет, то вниз… потому как его квартира аккурат напротив моей, так мне это все доподлинно известно! Только тогда, известное дело, с лицом у него было все в порядке, в приличном виде оно состояло.
– То есть вы его каждый день на лестнице встречали? – уточнил полицейский. – Гудронов, фиксируй! Понятая показала, что ежедневно встречала потерпевшего на лестнице…
– Чего это вы такое говорите? – возмущенно перебила его тетка. – Ничего я его не встречала!
– Тьфу! Как же не встречала, когда только что говорила, что встречала! Что на лестнице его видела!
– Так одно дело видела, а другое дело – встречала! Видеть я его точно – видела, а встречать – не встречала!
– Тьфу! Как так? Ничего не понимаю! – полицейский достал из кармана клетчатый платок и вытер выступивший на лбу пот.
– Непонятливый какой попался! Я же ясно говорю – я его, почитай, каждый день видела, а сама-то я на лестницу редко выхожу! У меня и по дому дел всяких много, некогда еще по лестницам болтаться!
– А как же ты его видела, если сама не выходишь?
– А глазок на что? – тетка смотрела на полицейского, как на несмышленое дитя. – У меня в двери специально на то глазок имеется. Когда мой зять, который на государственной службе, дверь устанавливал, я так и сказала, чтобы непременно на двери глазок…
– Ах, глазок! Ну, тогда понятно!
– И аморальный облик его образа жизни тоже могу обрисовать.
– Как же так, если вы его только через глазок наблюдали?
– Мало ли, что через глазок! И через глазок много увидеть можно, были бы глаза! А глаза у меня, слава богу, чтением не порчены!
– И что же вы через глазок наблюдали?