— Да что за мальчик такой, рассказать не дает! — рассердился старик.
Я решил молчать. А то, чего доброго, дед Пеша и лука не сделает. Из табора меня выгонят. Вот смеху-то будет потом.
— Положила она, значит, рубаху. — Старик помолчал, выжидая, не заговорю ли я снова, убедился, что опасности нет, и продолжил: — Собралась вдова спать ложиться, взглянула в окно и видит: тень по двору движется, а потом шаги в сенях. Открывается дверь, и на пороге ее муж появляется, такой же молодой и красивый, как прежде.
— Ты ж говорил, насмерть?
Дед Пеша перехватил сук в одну руку и потряс им передо мной.
— Я вот сейчас возьму да врежу по заднице!
— Нельзя, — напомнил я.
— Да, нельзя. — Старик снова стал резать канавки для тетивы. — Затопил он печку, самовар поставил. Попили они чаю и спать легли. А наутро просыпается она — снова нет его! С той поры так и повелось. Ровно без пяти двенадцать приходил к ней ее муж, а она уже ждала его. Самовар кипел, печка топилась, все как обычно.
С некоторых пор заметили соседки, что нищая цыганка, живущая на окраине деревни, совсем с лица спадать стала.
«Не могу я мужа своего забыть, — говорила она сельчанам. — Каждый день я его вижу перед собой, а как ночь наступает, он сам является! Мы с ним чай пьем, разговариваем, ласкает и любит он меня, как прежде».
«Доведет он тебя до того, что ты на тот свет отправишься», — отвечали соседки.
Привели они монахиню к дому, и та тайком углем крестики на окнах нарисовала, чтоб, значит, мертвый муж войти не смог. Наступает вечер. Уже и полночь миновала, а цыгана все нет и нет. Сидит цыганка, ждет мужа. Самовар уже почти выкипел, печь прогорела. И вдруг словно камень в окно ударил. Стекло разлетелось вдребезги, и показалось лицо цыгана, перекошенное злобой. Из глаз искры летят, волосы дыбом торчат, — Пеша на минутку замолк, переводя дух.
Я так и думал, что чем-то подобным все и закончится. Все разговоры в городе о цыганах без труда вписывались в такую картину. Но говорить об этом я не стал.
— «Хорошо же ты мужа встречаешь, жена любимая! Спасибо тебе, не ожидал, — а сам в окно вскочил и оказался в доме. — Собирайся!»
Испугалась цыганка. Поняла она, что если уйдет сейчас с ним, то обратно уже не вернется. Долго ли, коротко ли, вышли они на улицу. А на дворе настоящая буря: ветер в ушах свистит, деревья гнутся до земли, последние листья во все стороны летят. Черные тучи закрыли луну, темно так, что хоть глаз выколи… Эй, Николай! — крикнул старик в сторону. — Плохую веревку принес! Найди хорошую!.. Так вот, вышли они на дорогу. Видит цыганка, стоит пара лошадей, запряженных в повозку, да таких необыкновенных, что в жизни она не видывала: шерсть огнем горит, из глаз искры летят.
Сели они в повозку. Свистнул цыган, и рванули кони вскачь. Показалась луна из-за туч, и тут заметила цыганка, что кони не по земле, а по воздуху летят, а муж сидит впереди и песни поет: «Месяц на небе светится, а мертвый с девицей мчится!»
Я покашлял и с беспокойством посмотрел по сторонам. Раньше при мне громко и выразительно пели только за столом.
— Едут они дальше, — продолжил старик, снова перейдя с песни на прозу. — У цыганки аж дух захватывает. Наконец останавливает цыган лошадей у самых ворот кладбища. Снова свистнул он, и сгинули кони. Идут цыган с цыганкой среди крестов и приходят к вырытой могиле. Соскочил цыган в яму и кричит: «Иди сюда скорее, бросай свою одежду и прыгай сама!»
«Не иначе как смерть моя пришла», — подумала цыганка, но тут же сообразила, стала медленно-медленно снимать с себя по одной одежке и подавать мужу… Один платок стащит — подаст, потом второй. Одну кофточку снимет, потом вторую. И все потихонечку.
«Что ты там копаешься? — кричит цыган из ямы. — Нам торопиться надо!»
«Сейчас, только сережки тебе отдам».
Кинула она в могилу одну сережку, собралась вторую снимать, а цыган к ней уже руки протягивает, схватить хочет. Отпрянула цыганка назад, и в эту минуту третьи петухи пропели…
— Это как?
— Что? — после долгой паузы, успокоив себя, чтобы меня не убить, переспросил дед Пеша.
— Третьи петухи — это как? Это что?
— Рассвет, значит, наступил. А рассвет для ожившего покойника как дежурство для милиционера. Заскрежетал зубами цыган, застонал, вскрикнул дико и упал ничком в яму. Захлопнулась крышка гроба, слетела на нее земля, и холм могильный образовался.
Упала цыганка замертво на землю. Сколько она так пролежала — не помнила, а когда очнулась, видит: нет на ней ничего, а в кулаке сережка зажата. Посмотрела цыганка на могилу, испугалась и в церковь побежала кладбищенскую. Залезла она на колокольню и принялась во все колокола звонить. Прибежали люди, пришел батюшка-поп. Видят, цыганка голая на колокольню забралась и звонит.
Кричит батюшка: «Крещеная да благословленная, явись! Некрещеная да неблагословленная, сгинь!»
«Батюшка! — кричит цыганка. — Я крещеная и благословленная, да выйти на люди не могу, одежды никакой на мне нет!»
Принесли цыганке одежду, спустилась она вниз. Причастил ее батюшка, и она постепенно обо всем рассказала. Подивился народ такому. Повела цыганка людей к мужу на могилу. Разрыли землю, глядят, а там цыган лицом вниз лежит. Вокруг него одежда жены, вся разорванная да помятая, и бусы тут же расколотые.
Велел поп в могилу кол осиновый вбить. Так люди и сделали. Больше цыган не являлся. — Старик попробовал тетиву пальцем и удовлетворенно покачал головой. — Вот с тех пор цыгане все вещи мертвых и убирают из дома, памятники ставят только на могилах. — Он протянул мне мой черемуховый лук. — Ругаться отец будет, что сын к нам пришел. Ты отца слушай. Отца почитать и уважать надо. Если отец говорит, что к цыганам нельзя ходить, так ты и не ходи.
Бездонно удивленный такими словами, я поднялся и осмелился задать вопрос:
— Потому что вы плохие?
— Был бы я плохой, сказал бы: отца не слушай и не уважай, цыгана слушай и уважай. Глупый мальчик. Нужно расти и умнеть.
Я повертел в руках свой черемуховый лук. Настоящее чудо! Тугой, с вырезанными узорами, с удобной ложей для руки. Никогда у меня такого лука не было. Я невольно улыбнулся при мысли о том, что стрела, пущенная из него, может без труда перелететь футбольное поле у школы.
— Эй! — огорчился он. — За лук, нож и собаку нельзя «спасибо» говорить. Тут нужно копейку давать.
— У меня нет копейки. — От мысли о том, что я могу лишиться лука, не успев показать его Сашке и пустить хотя бы одну стрелу, на глаза у меня навернулись слезы.
— Потому и не прошу. Станешь большим, заработаешь, принесешь деду Пеше копейку. Да? Не ходи в долгах, мальчик, понял?
— Понял, — счастливо ответил я.
— Хочешь кушать?
Какое там кушать! У меня был лук!