– Не продолжай, все ясно. Просто мог сказать мне.
– Не мог. Ты бы начала дергаться, вести себя не так, как всегда, и кто-то бы это заметил.
– Полагаешь, за мной еще кто-то следил?
– А ты сама-то как считаешь? Рита, те фотографии были смонтированы не на пустом месте. Кто-то на протяжении длительного времени фотографировал тебя – в разных местах, позах, в разной одежде, с разной мимикой. Это дело не одного дня, а ты даже не заметила.
– И что?
– А ты подумай, что. Идем, заберешь свою Маринку.
– Она не моя. Что мне с ней делать? Пусть бабка ее забирает…
– Бабка загремела в больницу с серьезным сердечным приступом.
– Вот черт!
– А то. Ее, наверное, вызвали с работы соседи, и старушка испугалась.
Я представляю: примчалась пожилая женщина домой, а на полу труп, по квартире полиция бродит, ценности присваивает, а оказывается, кто-то заявился, чтобы убить ее единственную внучку. Кто угодно бы испугался, а уж бабулька и подавно.
КПЗ в подвале, как водится. Для нас открывают решетки, гремят замки – враждебно и безнадежно тут, а уж запахи… Собственно, а чего я ждала?
Маринка сидит в отдельной клетке, что само по себе уже неплохо. Но вместо стен здесь решетки, так что она, наверное, вдоволь налюбовалась на своих соседей: две вонючие бомжихи, причем одна с явными признаками сифилиса, дальше – несколько бомжей и лысый здоровяк в черной куртке.
Увидев нас, Маринка подскакивает и бросается к решетке. Дверцу открывают, и девчонка с размаху впечатывается в меня, обхватывает за шею руками, хватаясь, как утопающий за спасательный круг. Я чувствую, как дрожит ее худенькое тело, а она горячо шепчет мне в ухо, захлебываясь слезами:
– Не оставляйте меня здесь, заберите, пожалуйста. Пожалуйста, заберите меня отсюда!
Я обнимаю ее, глажу по голове и готова убить Игоря Васильевича за то, что посадил девчонку сюда.
– Гражданка Полищук, ваша коллега, госпожа Лукаш, забирает вас на поруки.
Ага, тут интрига сложнее. Мы с Игорем Васильевичем встречаемся взглядами. Что ж, Маринке этого урока будет достаточно. Панков не дурак, сразу понял то, что я поняла только сейчас: если не проучить девчонку, не причинить ей боль и не напугать, она покатится по наклонной плоскости и закончит на панели или в тюрьме, не дожив и до тридцати. Я видела такое не раз, а уж он, думаю, навидался побольше моего.
– Идем. – Я беру Марину за руку. – Не реви, на вот платочек.
Она деловито сморкается, тонкие пальцы с жуткими накладными ногтями дрожат. Ее ресницы слиплись от слез, глаза запухли, нос покраснел. Передо мной никому не нужная, заброшенная, несчастная девчонка, которая не знает, что ей делать со своей жизнью, а потому так горячечно ищет защиты и тепла.
– Забираете от нас красавицу? – загнусавила бомжиха с сифилисом и поковыляла к решетке. Лицо у нее разъеденное болезнью, отвратительное и страшное. А страшнее всего то, что я понимаю: она молодая, моложе меня. – Свеженькая девочка…
Маринка, пискнув, ныряет за спину Игоря Васильевича, инстинктивно почувствовав в нем защитника – не по службе, а по сути. Черт подери, что мне с ней делать? У меня есть свой ребенок, ее я удочерить не смогу.
– Идемте. – Панков подталкивает нас к выходу. – Люська, сядь на место, пока цела.
– Да я не так чтоб цела, начальник… – Бомжиха надрывно кашляет, от чего язвы на ее лице лопаются, из них начинает сочиться сукровица. – Были б вы людьми, пристрелили бы меня…
Игорь Васильевич поспешно выводит нас на лестницу.
– Второй день ждем перевозку из закрытого вендиспансера. – Игорь Васильевич брезгливо морщится. – После нее здесь надо полную дезинфекцию производить, месяц хлоркой тянуть будет.
– А почему она у вас?
– А что, было бы лучше, если б шлялась по улицам? – Следователь даже покраснел от раздражения. – Ее патрульные привезли, Люська-Автомат – известная рецидивистка. Двадцать семь лет, а видала, на кого похожа? Год назад откинулась из тюрьмы с туберкулезом, на воле заразилась сифилисом, так что теперь венерический и туберкулезный диспансеры ведут переговоры насчет того, кому из них выпадет честь принять сию даму. А пока она сидит у нас, чему мы ох как не рады.
– Господи…
– А то! Ее же кормить надо и все такое, а кто на это добровольно подпишется? Но пусть лучше здесь сидит, чем по городу заразу разносит. Хотя что из нее могло выйти? Бывшая интернатовка, детдомовские часто так заканчивают. Одно хорошо, жить ей осталось считаные месяцы. Для нее, наверное, самый удачный выход.
– Да уж.
Маринка молчит, наморщив лоб от какого-то невероятного умственного усилия. Я и раньше замечала, что мыслительный процесс дается ей с трудом, но теперь, очевидно, она будет упражняться чаще, что пойдет ей на пользу. Что ж, дорогая, на сегодня с тебя хватит впечатлений… Пожалуй, отвезу ее к себе домой. Пусть сидит там, а я поработаю.
– Так я сегодня забегу, – повторяет Игорь Васильевич и пожимает мне руку. – Рита, очень прошу, будь осторожна. Только что-то покажется подозрительным, не занимайся самодеятельностью, а сразу звони мне.
Ника и Петька ждут нас в машине. Ника сердито косится на Маринку, но той, кажется, на все сейчас плевать. Надеюсь, она размышляет сейчас о чем-нибудь продуктивном.
– Ух, голоден, как зверь. – Петр заводит машину. – Куда поедем, девочки?
– Ко мне домой, здесь рядом, – командую я. Мне же надо там Маринку оставить. – Что-нибудь быстренько приготовим и поедим.
– Тоже вариант. – Ника достает кошелек. – Только сначала надо в супермаркет зарулить. Вадика нет, а значит, у тебя мыши вешаются вокруг холодильника.
Замок в моей квартире стоит такой же, как был. Если б не знала, что его заменили, то и не заметила бы ничего. Начинает пищать сигнализация, я достаю бумажку с кодом и выключаю ее. Игорь Васильевич хорошо потрудился в моей квартире, даже кран в ванной починил, теперь не капает. Надо же, прямо золото, а не мужчина!
– Не стой столбом, иди в ту дверь, налево, там кабинет, – подталкиваю я застывшую Маринку.
Ника с Петькой шелестят пакетами на кухне, а я иду в ванную. Воспоминание о КПЗ настолько неприятно, что делаю очень горячую воду, какую только могу выдержать, и ныряю в облако пара. Господи, как же у меня все хорошо в жизни! И родители меня всегда любили, изо всех сил тянулись, лишь бы мы, их дети, были накормлены, одеты не хуже других и счастливы. И подарки под елку, и на день рождения, и просто так – все у меня было и есть до сих пор, хотя я уже давно взрослая тетка. Мне хочется, чтобы и у Вадика тоже все было вот так, поэтому из кожи вон вылезу, но обеспечу его. Чтобы у него тоже на всю жизнь остались и елки, и подарки, и ощущение праздника. А я еще порой гневлю бога – мол, то не так, другое, не понимая, что у меня все хорошо.