Прежде всего эти перемены коснулись Ван Хеллена, хотя, казалось бы, Доминик должен был сопротивляться новому чувству сильнее других.
Нет. Сосало под ложечкой, не то от голода и усталости, не то от взгляда, что постоянно цеплял фигуры ксенобиан, палец ныл на сенсорной гашетке ИПК, но мысли уже необратимо изменились.
На его глазах произошло немыслимое. Исконный враг, возможно, никогда не станет для него другом, но сам факт, что они шли в одном направлении, не возобновляя попыток взаимного уничтожения, переворачивал сознание…
Куда вел их путь?
Ксенобианский лес закончился, на проплешинах голой земли все чаще стали появляться целые поляны, поросшие травой, их обрамляли кустарниковые заросли, а вдалеке, на пределе видимости, темнел молодой лес.
— Андрей… — Ван Хеллен догнал Лозина и пошел рядом. — Объясни, куда мы идем?
— Мне кажется, Дрог ведет нас в свой сектор. Чтобы передать информацию и заключить перемирие, мы, наверное, должны говорить и с другими разумными ксенобианами?
— Ты думаешь, из этого выйдет толк? — Невольная дрожь прокралась по затылку Ван Хеллена.
— В нашей войне нет смысла.
Доминик покачал головой.
— Смысл был. Ежегодные схватки за ресурс…
Лозин внезапно остановился.
— Наша борьба рождена невежеством, Доминик, — с глухой яростью в голосе произнес он. — Все происходило из-за нежелания или неспособности договориться. Учитывая то, сколько нас осталось, ресурсов «Тандема» хватит всем, с лихвой. Возможно, сразу после Внешней Атаки положение складывалось иначе, но сейчас нам уже нечего делить. Мы практически истребили друг друга.
— Что-то я не вижу тут сиротливых ксеноморфов. Обрати внимание на эту толпу.
— Боевые особи не в счет, Доминик.
— Они не дышат? Не едят?
— Они не живут. Пройдет пара недель, и все они погибнут. Вопрос в том, возникнет ли у ксенобиан необходимость воспроизводить новые отряды.
— То есть если мы договоримся, то они не станут штамповать бойцов.
— Ты правильно меня понял. Дрог уверяет, что поддержание определенного числа боевых особей очень обременяет его.
— Интересно, с какой стати? Последние годы все ресурсы «Тандема» принадлежали Чужим. Он врет, наверное.
— Нет, не врет.
— Почему ты так уверен?
— С момента Внешней Атаки, после отказа основных кибернетических систем корабля, их сектор постоянно нуждается в дополнительных ресурсах. Этот излишек нужен не ксенобианам.
— А кому?
— Спящим, — коротко ответил Андрей. Глаза Ван Хеллена сузились.
— Легендарный экипаж?
— Доминик, ты можешь хоть на минуту поверить в происходящее? — Лозин почти выкрикнул эти слова и вдруг добавил, уже тише: — Мне страшно, командир. Там, среди спящих, мой генетический прототип, настоящий Андрей Лозин. Понимаешь?
Не дождавшись ответа, он развернулся и молча зашагал вперед.
* * *
Ван Хеллена не удовлетворил короткий разговор с Андреем.
С одной стороны, ситуация выглядела предельно ясно: Мир, как обычно, преподнес неожиданный сюрприз, приоткрыв людям одну из своих тайн, которую Доминик подсознательно стремился понять все последние годы, но так и не смог сделать это в силу объективных причин.
Да, во время долгих, опасных скитаний по смежному сектору он пытался сложить вместе доступные ему фрагменты мозаики прошлого, но картина получалась не только неполной — на поверку она оказалась искаженной, будто повсюду, куда ни глянь, высились кривые зеркала, уродующие реальность до полного абсурда.
— Так, всем стоять! — неожиданно выкрикнул он, машинально сделав шаг назад.
— Командир, что ты делаешь?! — Лозин буквально остолбенел, увидев, как палец Ван Хеллена соскользнул на сенсорную гашетку ИПК.
Во взгляде Доминика сквозило безумие.
За двадцать три года им была прожита целая жизнь, и сейчас он сам себе казался стариком, не выжившим из ума, нет, — вот только память саботировала работу рассудка, переиначивая слова и мысли, — он слишком хорошо помнил кровавые годы борьбы, детей, замерзающих в стылых отсеках, тринадцатилетних ребят, которые в критический момент вышли на передовую, чтобы встать на пути атакующих сектор ксенобиан.
Между людьми и Чужими лежала не только пропасть непонимания.
Фобии можно преодолеть, к отвратительному виду привыкнуть, от запахов отгородиться дыхательными фильтрами, но куда подевать собственную память?
Перед глазами стоял Сережа Лукорьев — нескладный мальчуган, в большом, не по размеру бронежилете, надвинутом на самые глаза боевом шлеме…
Он умер.
Его убили Чужие. Ван Хеллен чувствовал: ему не суждено прозреть, истина оказалась слишком тяжелой для его рассудка, несовместимой с памятью, да и с реальностью тоже…
— Командир! — Голос Лозина рвался издалека, он не доходил до помутившегося сознания, не воспринимался им как данность, глаза Доминика сузились, источая так долго сдерживаемую в себе ненависть, — это был неизбежный срыв, способный вмиг разрушить хрупкое, едва наметившееся взаимопонимание между жалкими остатками двух цивилизаций.
— Командир, опусти автомат.
— Прочь! — На губах Доминика выступила пена.
— Тебе придется убить меня!
— Отойди в сторону, Андрей. Мне не по пути с этими тварями.
Где-то на пределе слышимости, за гулким шумом крови в ушах раздался скрежещущий голос ксенобианина.
Ван Хеллен знал низший язык ксеноморфов, по крайней мере в том объеме, чтобы понять адресованную ему фразу:
— Так уже было, человек. Сразу после Внешней Атаки. Вы назвали нас тварями и не пожелали справедливо разделить аварийный ресурс «Тандема».
Ван Хеллену захотелось взвыть.
В нем еще оставалась капля рассудка, не позволяющая пальцу сильнее нажать на сенсор, — Андрей Лозин заблокировал линию огня, и первые пули достанутся ему.
— Отойди… — прохрипел Ван Хеллен. — Они убили всех, кто был мне дорог… Сережу Лукорьева, Дашу Стравицкую… И еще многих… Я не могу, Андрей. Шестьдесят человек… — Голос Доминика сорвался. — Я любил каждого из них, и вас, репликантов, и сирот, оставшихся, как мы с Николаем, в пустых, наглухо задраенных отсеках… Это было последнее поколение, ПОНИМАЕШЬ?!
Андрей понимал.
За несколько дней, проведенных в смежном секторе, он успел понять столько, что хватило бы на несколько жизней.
Он вдруг вспомнил, как трепетала душа, когда пальцы касались нежной листвы берез, и как потом дымчатую зелень рвало в клочья разрывом гранаты…
У него тоже внутри, как заноза, сидела боль.