– Номер не запомнили? – Мои показания следователь записывал на листе бумаги, под который подложил извлеченный из портфеля журнал “Наука и жизнь”.
Какое там! Это что же – всякий раз, идя на обгон, запоминать номер?
– А он что, не остановился? – спросил я, имея в виду оборотня за рулем чертовой колымаги.
Оказалось, что не остановился. В реке “сузучку” заметила головная машина военной колонны – батальон 104-го гвардейского парашютно-десантного полка направлялся в учебный центр в Остров.
Офицер, с которым разговаривал следователь, тоже сказал, что видел встречный грузовик с прицепом, громыхающий и едва держащий дорогу, но и он номер не запомнил. В колонне была медицинская машина, и медсестра оказала мне первую помощь. Военные же вызвали ДПС и
“скорую”. Слава русской армии, спасшей мою дурацкую жизнь!
– А знак “сужение дороги” вы не видели? – осведомился следователь.
– Нет, – честно сказал я. – А он был?
Тут начиналась путаница: милиционеры утверждали, что знак стоял, а военные говорили, что знак был повален и лежал на обочине. Похоже, порховская ДПС просто боролась за честь мундира. Тормозной путь
“сузучки”, между прочим, свидетельствовал о том, что столкновения с оградой моста было не избежать. Так что если мои показания и показания военных относительно отсутствия знака и наличия злополучного грузовика совпадут (а они совпали), то вины водителя
(меня) в случившемся усмотрено не будет, дело пойдет по разряду несчастных случаев, и мне даже не придется оплачивать работы по восстановлению сбитого столба ограждения. Я удивился: какой же это несчастный случай, раз была вероломная колымага и знак валялся на обочине?
– А грузовик этот дикий найдете?
– Будем искать, – не слишком искренне заверил следователь Взбрыкин и, довольный скорым завершением дела, смылся.
Тут как раз Олеся принесла поднос с овсянкой, компотом и очередной пилюлей, на этот раз ярко-голубого цвета.
Признаться, я чувствовал себя усталым – возвращение в реальный мир порядком меня измотало. Поэтому, разделавшись с овсяной кашей, показавшейся мне амброзией, и запив пилюлю компотом, я тут же провалился в глубокую, набитую мягкими снами яму.
2
Когда проснулся, снова было утро, но, надо полагать, уже другого дня.
Что творится в мире? Телевизор, наглядно иллюстрируя речь движущимися картинками, поведал, что правительственные войска Союза
Американских Штатов поразила эпидемия массового дезертирства. Кроме того, задержка зарплаты в армии, перебои с поставками продовольствия и горючего вынуждают военных коррумпироваться, о чем свидетельствуют незаконные распродажи оружия, техники и амуниции с военных складов.
В южных штатах, напротив, на волне регионального патриотизма и обострения сепаратистских настроений активно формируются вооруженные народные дружины. Атланта охвачена огнем народного гнева – молодчики громят полицейские участки, представительства федерального центра и, как водится, подвернувшиеся под руку магазины. Власть в Атланте, да уже и во всей Джорджии, либо вообще отсутствует, либо находится в руках Гражданской милиции и Арийской республиканской армии. На улицах – заснято и показано – лежат трупы полицейских и федеральных чиновников, которые никто не убирает…
В этом месте Олеся принесла мне булочку с маслом, чай и манную кашу.
Завтракать пришлось под известие о демонстрации сексменьшинств в
Сан-Франциско, перекрывших движение на центральных магистралях города. В пику Хуану Пансо меньшинства требовали провозгласить
Калифорнию независимой республикой, сотворить этакий остров Лесбос в океане разнополой любви, с последующей депортацией с его территории всего традиционно (в сексуальном смысле) ориентированного населения.
Забыв о политкорректности, мажоритарное сообщество разметало шеренгу полицейского ограждения и крепко наложило демонстрантам в кису.
Поучительное зрелище.
Я едва успел разделаться со сладкой размазней, как в палату ко мне, придерживая накинутый на плечи халатик, влетела Оля. По телевизору в это время показывали экстренный репортаж – радиоактивная туча над бабахнувшим реактором какой-то американской АЭС закрывала половину неба.
– Мерзавец! Изменщик! Он еще лопает! – Оля, окутанная облачком малинового аромата, впилась мне в губы.
Вкус ее мерцающей помады приятно оттенил у меня во рту вкус жидкой манной каши. Боже, как я был не прав! Я увидел такое сияние в нашей с люткой судьбе, что дар мой тут же ослеп. Куда там взрыву на АЭС… Я не все разобрал в этой вспышке, но она была прекрасна. Там был ребенок, мальчик, сын, которого Оля красила зеленкой и учила по учебнику литературы классике, а я воспитывал в нем крепость духа и самозабвенно решал с ним загадки по математике… В результате правильной жизни он станет невидим для зверей, опасен для врагов, а для друзей сделается нечаянным счастьем… Там был остров с тропической флорой, из которой высовывался вулкан. На склоне вулкана мы с Олей обнаружили месторождение изумрудов – камни были теплые и на глазах из земли вылезали все новые и новые. Мы не потеряли голову от удачи, а поняли, что назревает извержение… Но главное – Оля простила меня, а я… я… Я чувствовал себя полным идиотом. Счастливым идиотом. Думаю, именно в этот миг полюса благоденствия и беды со всей определенностью поменялись местами.
– Как ты меня нашла?
– При тебе визитки были, – улыбнулась нежно, как улыбаются ребенку,
Оля. – Менты позвонили в “Карачун”, сказали, что ты в Порхове, в больнице, без сознания. Я чуть с ума не сошла! Абарбарчук похлопотал – тебя в Псков перевели, палату вот отдельную устроили…
Действительно, проще простого.
Минуту спустя Оля сидела на моей кровати, мы держали друг друга за руку и со счастливыми слезами на глазах ворковали, как влюбленные подростки, только что взаимно открывшиеся в своих чувствах.
– Там, в “Лемминкяйнене”, мы смотрели каталог “Tropical insects”, – сказала Оля. – Выбирали тебе жуков ко дню рождения. А ты что подумал?
– Я… я… – Я не знал, что сказать. Конечно, я подумал не то.
– На, маленький, держи. Дурной тон какой-то – чуть не убиться в собственные роди2ны! Убился бы – кому дарить подарки?
Из кармана больничного халатика Оля извлекла огромного южноамериканского дровосека-титана. Он лежал на мягкой подстилочке, устроенной поверх картона, и был туго затянут целлофаном, прискобленным степлером к той же картонке, – так называемый “сухой материал”, который после размягчающего эксикатора можно расправлять, как хочешь. О-о, это был царский жук! Царский! Темно-коричневый, с шипами по бокам переднеспинки, ребристыми надкрыльями, хитиновыми щетинками на чемпионских усах и мощными мандибулами – каждый из его пятнадцати сантиметров был прекрасен, и вся эта красота едва умещалась на люткиной ладони. Этой красотой – особого сорта – можно было пугать детей, и те пугались бы…