Он глотнул, прочистил горло.
— Она была моим лучшим другом. Она была моей учительницей, моим товарищем, всем моим детством. Пока Юлиус неделями пропадал, исследуя пустыню Наска, мама окружала меня любовью и заботой. Когда она умерла…
— От чего?
— Тяжелая форма рака. Ей поставили диагноз, когда мне было одиннадцать. И до последнего дня я был ее сиделкой. Она стала такой слабой… Рак просто пожирал ее. Я часто читал ей вслух, чтобы отвлечь от боли.
— Шекспира?
— Да. — Он сел. — Ее любимых «Ромео и Джульетту». «Смерть выпила дыхание твое, но красотой твоей не овладела». [27]
— А где в это время был твой отец?
— Где ж еще? В пустыне Наска.
— Твои родители были близки?
— Очень близки. Они были по-настоящему родственными душами. И когда она умерла, она забрала его сердце с собой в могилу. Как и часть моего.
— Но если твой отец так ее любил, как он мог оставить ее в тот момент, когда она умирала?
— Мама и Юлиус говорили мне, что их задача куда важнее, куда благороднее простого просиживания штанов у постели. А я сидел и смотрел, как она медленно угасает. Я с самого раннего возраста был отмечен судьбой.
— Каким образом?
— Мама верила, что у определенных людей бывает очень странный дар, определяющий их жизненный путь. Этот дар накладывает на своего носителя огромную ответственность, и тогда приходится многим жертвовать, чтобы не свернуть с этого пути.
— И она верила, что у тебя есть этот дар?
— Да. Она говорила, что я наделен уникальной проницательностью и острым умом, которые передались по линии ее предков. Она объяснила мне, что те, кто не наделен даром, никогда меня не поймут.
Господи. Родители Мика свернули ему мозги. Понадобятся десятки лет терапии, чтобы вернуть его в нормальное состояние.
— Что?
— Ничего. Просто я думала о Юлиусе, который сбросил на своего одиннадцатилетнего сына все бремя заботы об умирающей матери.
— Это не было бременем, это была моя возможность отблагодарить ее за все, что она для меня сделала. Сейчас, вспоминая это, я не вижу другого выхода.
— Он хоть был с ней, когда она умерла?
— Да, он был с ней, ясно?
Мик посмотрел на горизонт; его взгляд на миг затуманился воспоминаниями, но тут же стал острым как у орла. Он схватил бинокль.
На западе, теперь уже ясно различимый на горизонте, возвышался какой-то объект.
Мик указал на него.
— Там нефтяная платформа, довольно большая. Кажется, ты говорила, что Из ничего подобного тут не нашел?
— Так и было.
Мик настроил окуляры.
— Это не Мексиканская нефтяная компания, на вышке американский флаг. Тут что-то не так.
— Мик…
Он заметил, что к ним приближается катер, перевел на него окуляры.
— Черт, это береговая охрана. Выключи мотор. Как быстро можно спустить на воду эту твою субмарину?
Доминика торопливо шагнула к капитанской рубке.
— За пять минут. Ты собираешься погружаться сейчас?
— Сейчас или никогда. — Мик бросился на корму, стянул серый брезент с похожей на капсулу субмарины и начал крутить лебедку. — Береговая охрана нас идентифицирует. И моментально арестует. Эй, захвати с собой еды.
Доминика запихнула в рюкзак контейнеры с едой и бутылки с водой и едва успела спрыгнуть на субмарину, как…
Катер приблизился еще на сотню метров, и его капитан заорал предупреждение.
— Мик, скорее!
— Заводи мотор, я сейчас!
Мик рванулся в рубку за дневником своего отца.
— ЭТО БЕРЕГОВАЯ ОХРАНА СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ. ВЫ ВОШЛИ В ЗАПРЕТНЫЕ ВОДЫ. ПРЕКРАТИТЕ АКТИВНОСТЬ И ПРИГОТОВЬТЕСЬ К ВЫСАДКЕ.
Мик схватил дневник в тот самый момент, когда катер береговой охраны поравнялся с бортом «Веселого Роджера». Мик подбежал к лебедке, отпустил ее ручку, освобождая тросы, удерживающие субмарину.
— Не двигаться!
Игнорируя приказ, он спрыгнул вниз, на обшивку шестиметровой мини-субмарины, по железной лестнице взобрался наверх и нырнул в люк.
— Опускай нас, быстро!
Доминика вжалась в кресло пилота, пытаясь вспомнить все, что Из говорил ей об управлении субмариной. Она взялась за руль, нажала на него, и субмарина начала погружаться — киль катера береговой охраны проскрежетал у них над головами.
— Держись.
Субмарина пошла вниз под углом сорок пять градусов, обшивка из титанового сплава завибрировала так, что у Мика заложило уши. Он наклонился и подхватил кислородный баллон, который покатился по полу в сторону капитанского кресла.
— Эй, капитан, а вы уверены, что умеете управлять этой штукой?
— Тоже мне советчик нашелся. — Она уменьшила угол наклона. — Ладно, что у нас дальше по плану?
Мик протиснулся мимо лестницы и присоединился к ней в рубке.
— Нужно выяснить, что здесь происходит, после чего мы отправимся к побережью Юкатана. — Мик бросил косой взгляд на темный иллюминатор из толстого стекла.
В темно-синей воде бурлили мириады крошечных пузырьков, поднимающихся из-под днища субмарины.
— Ничего не вижу. Надеюсь, в этой штуке есть сонар.
— Прямо передо мной.
Мик перегнулся через ее плечо и взглянул на светящуюся оранжевым консоль. Отметил про себя критическую отметку на шкале погружения — сто шестнадцать метров.
— Как глубоко может погрузиться эта штука?
— Эта штука называется «Барнакл». Мне сказали, что это невероятно дорогая французская субмарина, уменьшенная версия «Наутилуса». Она может опускаться на глубину до трех с половиной километров.
— Ты уверена, что знаешь, как ею управлять?
— Из и владелец «Барнакла» катали меня на выходных и устроили краткий курс управления.
— Краткий. Именно этого я и боялся. — Мик оглянулся по сторонам. Рубка «Барнакла» представляла собой трехметровую усиленную сферу, расположенную внутри прямоугольного корпуса судна. Оборудование для обработки данных покрывало все стены, словно трехмерные обои. Пульт управления механической рукой и втяжная изотермическая корзина для образцов полностью занимали одну из стен, вдоль второй тянулись мониторы и акустические приемопередатчики.
— Мик, сделай что-нибудь полезное — активируй, например, тепловизор. Это монитор у тебя над головой.
Он потянулся вверх, включил устройство. Монитор ожил, показав сине-зеленую картинку. Мик взялся за джойстик управления, направив наружные сенсоры носа субмарины на морское дно.