— Хатхи Ха Се, — не слишком уверенно повторил Кречетов. — А по-русски как будет?
— Голова Слона.
Траурный митинг, горячая речь товарища Мехлиса, не слишком складные, но искренние слова бойцов. Нашлась даже фотография — товарищ Троцкий на трибуне, правая рука вздернута вверх, торчком бородка. Фото прикрепили в большой гостевой комнате, возложив к нему наскоро изготовленный венок. «Серебряные» надели траурные повязки из купленного на местном базаре китайского крепа. Один из ревсомольцев принялся писать поэму, посвященную подвигам почившего Льва.
Пухлую стопку радиограмм, принятых здешним «гиперболоидом», доставили к вечеру. Текст был на самых разных языках, кроме русского. Лев Захарович, не растерявшись, отобрал французский вариант и сел за перевод. Справился быстро, но ясности внести не смог. Официальная извещение, медицинский бюллетень, назначение нового Председателя Реввоенсовета, сообщение о похоронах… Зато телеграммы иностранных агентств оказались щедры на предсказания. Общим было мнение, что вместе с Троцким похоронили и Мировую революцию. Новая власть (чаще всего называли «тройку» Каменев, Ким и Сталин) едина в том, что внутренние проблемы СССР куда важнее, чем погоня за изрядно поблекшим фантомом. Ситуацию могло бы изменить возвращение к власти Вождя, но в такую возможность никто всерьез не верил.
О Сайхоте не упоминалось, зато о Китае говорили немало. Троцкого считали сторонником союза с республиканцами-южанами, что неизбежно втягивало СССР в китайскую междоусобицу. Теперь же верх могли взять умеренные, сторонники мира с северными «реакционерами», что позволяло обезопасить советские границы и вернуть КВЖД. Наиболее же дальновидные считали, что СССР в любом случае будет поддерживать местных сепаратистов и стравливать центральные китайские власти, чтобы избежать восстановления Срединной державы.
* * *
— Значит, меня считают человеком Сталина? — товарищ Мехлис тряхнул черной шевелюрой. — Че-ло-ве-ком! Как в трактире на Подоле: человек, еще пива! Для меньшевика Горького это звучит гордо. Феодальный подход к политике! Здешние бонзы до сих пор живут в Средневековье, в эпоху династии Мин. Ибо коммунист верен не личностям, но великой идее!
Указательный палец на этот раз не взлетел к потолку — представитель ЦК пытался свернуть самокрутку. Предложенные Кречетовым китайские папиросы отверг, не иначе из чистого упрямства.
— Но пусть считают, если это поможет делу. Будем говорить уверенно, жестко и конкретно. Феодальные мракобесы надеются вбить клин в позицию советского руководство по китайскому вопросу. Напрасно!
Закусил самокрутку зубами, зажигалкой щелкнул, поморщился.
— Гадость какая!.. Да, они зря надеются! РКП(б) в минуту скорби сплотилась в единое целое…
— В несколько единых целых, — мягко поправил Кречетов, — Сами же говорили. И курить бы вам, Лев Захарович, поменьше. А вдруг ребра легкое царапнули?
Пламенный коммунист вынул изо рта «козью ногу», поглядел нерешительно.
— Потому и папиросы не покупаю — чтобы удовольствия не получать. Стыдно! А я еще своим разведчикам курить запрещал…
— В разведке — никак нельзя — согласился красный командир. — Попадется среди вражин некурящий, враз учует. Значит, разведкой командовали?
Мехлис, кивнув, улыбнулся неуверенно.
— Песня у моих ребят, Иван Кузьмич, была:
— Нас десять, вы слышите, десять!
И старшему нет двадцати
Нас можно, конечно, повесить,
Но надо сначала найти!
— Ух ты! — восхитился Кречетов. — Твердый, вижу, народ. Кибалка мой, паршивец, все в разведку просился. Молодежь у нас, можно сказать, героическая… А курить все же не надо, вот ребра срастутся, тогда уж…
Для разговора уединились на втором этаже постоялого двора, в маленьком комнатушке, которую занимал представитель ЦК. Пачка радиограмм лежала на столе, наиболее важные — отдельно, каждая с нацарапанным на обратной стороне переводом. Иван Кузьмич заметил, что Мехлис, несмотря на привычное громыхание с обязательным поминанием «ибо», не слишком расстроен и даже не особо удивлен. Видать, крепкая закалка у мужика! Сам же Кречетов, поразмыслив, рассудил, что дела и в самом деле не так уж плохи. Во всяком случае, Блюмкину в Пачанге ничего не светит.
Красный командир вспомнил комполка Волкова и мрачно усмехнулся. И у этого предателя не выгорело! Жаль, что три года назад в монгольской степи товарищ Венцлав встретился с ним, с Кречетовым, а не с бароном. Своя своих бы познаша!
— А с этими вашими камнями… — товарищ Мехлис поморщился. — Не туда смотрите, Иван Кузьмич. Красный, синий, да хоть ультрафиолетовый. Поповские реликвии политики не делают. Это погремушки для слабых разумом и волей! Господин контрразведчик сознательно пытался отвлечь вас, пусть по ложному следу. Ибо!..
На этот раз указующий перст, не оплошав, ввинтился в воздух чуть ли не со свистом, указуя прямиком в давно не метенный потолок. Но товарищу Кречетову так и не довелось познать комиссарскую мудрость — помешал громкий стук в дверь. Удар, затем еще, еще…
Мужчины переглянулись.
— Пожар, что ли? — Кречетов встал, оправил застиранную добела гимнастерку. — Если и пожар, зачем молотить-то? А насчет погремушек, я вам Лев Захарович, позже расскажу. Имеется тут такая, Лаин Хуа зовется.
За дверью пожара не было, зато присутствовал барон Унгерн, на помине легок.
— Разрешите войти, господин красный командующий?
Пахнуло дешевым одеколоном, в пол ударили вычищенные до блеска желтые сапоги. Халат-курма тщательно выглажен, кожаная плеть пристроилась при широком поясе, фуражка надвинута на самый нос, один ус вздернут к уху, второй, как и полагается, смотрит вниз.
…Погоны — когда-то золотые, ныне вытертые почти до самых ниток. Маленький белый крестик на груди.
— Здравия желаю, господа!
«Господа» вновь переглянулись.
— Вечер добрый, Роман Федорович, — невозмутимо кивнул Кречетов. — Проходите, не стойте у порога.
Представитель ЦК, поморщившись, принялся глядеть в темное окно. Гостя, впрочем, это ничуть не смутило.
— Господин красный командующий! Прошу дозволения в вашем присутствии обратиться к господину Мехлису!
На этот раз Иван Кузьмич промедлил с ответом. Прежде барон отнюдь не обременял себя китайскими церемониям.
— Обращайтесь, — наконец, разрешил он. — Только кричать не надо, а то караульные тревогу поднимут.
Бароновы усы шевельнулись. Плотоядная усмешка, горящий злой радостью взгляд…
— Господин ко-мис-сар!..
— Лучше «гражданин начальник», — не оборачиваясь, бросил Мехлис. — Такое обращение принято в местах заключения на территории СССР. Привыкайте, пригодится.
— Господин комиссар, гражданин начальник, — барон резко выдохнул. — Ввиду изменившихся обстоятельств считаю возможным ознакомить вас с приговором, мною вынесенным. Сразу уточню, что он окончательный и ни-ка-кому обжалованию отнюдь не подлежит.