Жив ли? Здоров? Свободен?
Им обоим повезло. Младший брат уцелел, более того, сумел устроиться на достаточно безопасную должность при городском исполкоме. В начале 1920-го его избрали скаут-мастером подпольной скаутской дружины Киева. «Разведчик весел и никогда не падает духом».
Они собрались на склонах Днепра – разведчики из «Братства костра» и их немногочисленные друзья. Поручика пригласил брат, как самого старшего скаута. Когда стемнело, все, не сговариваясь, достали синие галстуки.
Будь готов!
Невысокое пламя, легкое потрескивание веток в огне, равнодушные холодные звезды в черном весеннем небе.
– Нас десять, вы слышите – десять,
А старшему нет двадцати.
Конечно, нас можно повесить,
Но раньше нас надо найти.
Пели вполголоса, почти шепотом, но все-таки пели. И костер горел, и пеклась в золе прошлогодняя картошка, и мальчишки, последние скауты Киева, не боялись говорить вслух то, что за что теперь отрывали не языки, а головы.
Кто-то запоздало вспомнил, что забыл икону Святого Георгия, покровителя разведчиков. Тогда поручик достал бабушкин подарок. Живой огонь словно пробудил древний лик. Царь-Космос улыбался в своей каменной темнице.
Уезжать брат категорически отказался. А вот ему, старшему, наставительно советовал эмигрировать. Волчья шкура, считал он, ненадежная защита.
Поручик не спорил. У каждого – своя судьба, свой выбор. Доктор Франкенштейн не зря старался, выращивая Монстра. Настало время пустить его в дело. В Киевском военкомате он получил предписание, и вскоре уже ехал в Ташкент. Красным частям Туркестана требовались командиры с боевым опытом.
Прошло два с лишним года. Кожа Монстра давно окаменела, привычными стали чужое имя и чужая речь. Каждый вечер поручик заново проговаривал все, сказанное за день, пытаясь найти ошибки. Пока обходилось, но сегодня он несколько раз был на грани. Лишние слова, ненужные эмоции. Нельзя! Красный командир, его новый коллега, неглуп и глазаст. Не оступись, Монстр, не подведи творца!
Монстр скалил клыки и рычал, соглашаясь с мудрым доктором. Не подведу, не волнуйся.
Всегда готов!
Уже возле входа в общежитие, поручик внезапно вспомнил, что странные милиционеры встретили сотрудников Техгруппы именно в тот вечер, когда письмо от бдительного товарища Касимова уже лежало в канцелярии Центрального Комитета. Догадаться, куда его передадут, достаточно просто. Случайность?
Товарищ Ким предупреждал не зря.
…– И ко всему еще не заварили чай, – резюмировал товарищ Ким.
Возразить нечего – не заварили, даже не вспомнили, не до того было. Однако начальству не объяснишь, оно и слушать не станет.
– Итак, что мы имеем? По всему Центральному Комитету только и разговоров о секте душителей при Научпромотделе, интересующий нас человек мертв, а все, что можете предложить – это сказки бабушки Блаватской. Дорогие товарищи! Всей этой мистикой место исключительно на помойке – под толстым слоем извести.
Все, как и в прошлый раз. Начальство на подоконнике, подчиненные перед ним, плечо к плечу. Не «смирно», но и не «вольно», лишний раз не вздохнешь.
– Надеюсь, больше никогда не услышать от вас ни о Агартхе, ни о Шамбале, ни о парящих в воздухе махатмах. Или я что-то не понимаю?
Черная трубка в руке, в глазах – не пойми что, на губах почему-то улыбка. Вроде бы и не слишком сердится.
– Что скажете?
А что сказать?
Доклад о случившемся был написан еще вчера, поэтому была надежда, что к утру разберутся, утихнут. Где там! Чуть ли не каждую четверть часа в комнату заглядывали незнакомые физиономии. Якобы по ошибке, дверью промахнулись. Посмотрят, усмехнутся со значением, покивают сочувственно.
Гриша Каннер звонил трижды. Среди прочего пересказал слух, будто бы сам товарищ Троцкий привселюдно поинтересовался, что за чудеса творятся в аппарате ЦК? После такого можно было ожидать чего угодно, и прежде всего вызова к непосредственному начальству. Но товарищ Ким явился сам. Кивнул с порога, взглянул вопросительно.
– Кто первый?
– Я первый, – ротный глубоко вздохнул, шагнул вперед. – Товарищ Ким! Думаю, догадка товарища Вырыпаева об этой… Агартхе правильная. Я, конечно, не Нат Пинкертон и даже не Ник Картер, но вот чего выходит. Игнатишин – тот еще фрукт. Интеллигент, мистик и все такое, но знал он о чем-то серьезном. Не об этих ваших маха… махата…
– Махатмах, – негромко подсказал начальник.
– Так точно. Не верю я, чтобы Касимов такой, извиняюсь, дурак, чтобы на всякую Блаватскую купиться. И другие тоже не дураки – те, что письмо отследили. А что человек от инфаркта помер, так это еще не доказательство. Сунули рабу божьему револьвер под нос, а он с непривычки…
– Отставить!.. Садитесь товарищи.
Рука с трубкой нырнула в карман. Товарищ Ким улыбнулся:
– Верно сказали. Вы – не Нат Пинкертон, и я тоже. Этим делом займется, кто положено. Я только что говорил с товарищем Сталиным. Мнение у нас одно – вы оба действовали абсолютно правильно.
Молодые люди, явно ожидавшие иного, переглянулись.
– Особенно товарищу Сталину понравилось, что вы пошли в музей, сразу же, как прочитали письмо. Он считает, что у вас неплохая интуиция. А что опоздали – не ваша вина. Чья, будем разбираться, а вы работайте дальше. На болтовню не обращайте внимания, у нас в ЦК любят чесать языки. Вопросы?
На этот раз первым успел батальонный:
– Товарищ Ким! А как же дело Игнатишина? А вдруг там и в самом деле что-то серьезное?
Начальник покачал головой, прикусил зубами черную трубку.
– Никакого дела нет – и не было. Забудьте. Считайте, что это приказ.
На это раз никто не шутил.
Легко ли уходить в смерть? Дурацкий вопрос – как раз для самоубийцы с намыленной бельевой веревкой на шее. Но и тот трижды подумает, прежде чем табурет ногой отпихивать. Разве что в атаке, самогона хлебнув и речь комиссарскую выслушав. Бежишь, орешь, «мосинка» в руках легкая, словно из бамбука. «Бей контру, коли! За власть Советов!..»
Прикрыл Леонид глаза. Ерунда это! Бежать легко, а когда Ей в глаза поглядишь, когда Она тебе оскалится… Дал слабину. Не хватило сил на простое и ясное «нет».
– Я вас не знаю, гражданин начальник. Представьтесь.
Пожалел сразу, но поздно. Тот, кто сидел за столом, кивнул, взглянул не без интереса.
– Я заместитель начальника Секретно-оперативного управления и начальник Особого отдела ГПУ. А я вас помню, товарищ Пантёлкин. В 1919-м я приезжал в Питер, вас тогда с фронта отозвали.