Слегка оглушенный, я отвалился к дверце. В темноте я не видел Каролину, но по скрипу сиденья догадался, что она спустила ноги, оправила подол и лихорадочно застегивается, словно охваченная паникой. Потом она закуталась в плед, отодвинулась от меня, насколько позволяла теснота машины, прижалась лбом к стеклу и замерла. Я не знал, что теперь делать. Неуверенно я коснулся ее руки. Каролина вздрогнула, но позволила погладить свою безжизненную руку, хотя это было все равно что гладить плед или сиденье.
— Господи боже мой! Я думал, вы этого хотите, — тоскливо сказал я.
— Я тоже так думала, — помолчав, ответила она.
Больше ничего не сказала. Напрочь сконфуженный, я убрал руку и нашарил на полу свою шляпу. Все было жутко нелепо, даже то, что окна запотели. Чтобы хоть чем-то перебить чувство дикой неловкости, я опустил стекло. Ночной воздух ворвался в машину, словно поток ледяной воды, и я понял, что Каролине холодно.
— Отвезти вас домой? — спросил я.
Она не ответила, но я завел мотор, грубо нарушивший тишину, и медленно развернулся.
Каролина ожила, когда мы уже ехали вдоль парковой ограды Хандредс-Холла. Не глядя на меня, она встряхнулась, поправила волосы и надела туфли. Я вылез из машины, чтобы открыть ворота; Каролина сбросила плед и села прямо, готовая к выходу. Осторожно проехав по обледенелой подъездной аллее, я свернул на гравийную дорожку. Свет фар мазнул по темным окнам, откликнувшимся мягким бликом сродни масляной пленке на воде. Я выключил мотор, и махина особняка будто шагнула к нам, грозно маяча на фоне усыпанного звездами неба.
Я потянулся к ручке, чтобы выйти и открыть дверцу Каролине, но она поспешно меня остановила:
— Не надо, я сама. Не хочу вас задерживать.
В ее абсолютно трезвом голосе не слышалось ни девчачьей капризности, ни огорчения. В нем была легкая усталость, и только.
— Ладно, я отсюда прослежу, что вы благополучно вошли в дом.
— Здесь я не войду, — покачала головой Каролина. — Родди нет, и мать хочет, чтобы на ночь парадную дверь запирали. Пройду черным ходом, ключ я взяла.
— В таком случае я непременно вас провожу.
Мы выбрались из машины, в неловком молчании прошли мимо заставленных окон библиотеки и свернули к террасе с северной стороны дома. Было так темно, что мы шли по наитию. Случайно соприкоснувшись руками, мы тотчас расступались, но после очередного шага вслепую нас опять прибивало друг к другу. В какой-то миг наши пальцы на секунду сцепились, и Каролина отдернула руку, точно ошпаренная, а я сморщился, вспомнив кошмарную борьбу в машине. Стало душно, будто в темноте под одеялом. Мы вновь свернули за угол, и там даже звезды пропали, скрытые вязами. Я чиркнул зажигалкой, спрятав ее в ладони, Каролина с ключом наготове шла следом.
Открыв дверь, она вдруг задержалась на пороге, словно в нерешительности. В доме виднелась тускло освещенная лестница, но после того, как я погасил зажигалку, на мгновенье мы еще больше ослепли. Когда глаза мои освоились с темнотой, я увидел, что Каролина повернулась ко мне, но смотрит под ноги.
— Я вела себя глупо, — тихо проговорила она. — Спасибо за прекрасный вечер. Мне понравилось, как мы танцевали.
Каролина взглянула на меня, будто желая что-то добавить, но тут лестница осветилась ярче, и она поспешно сказала:
— Бетти спускается. Надо идти.
Каролина весьма сдержанно чмокнула меня в щеку, но затем соприкоснулись краешки наших губ, и она, зажмурившись, неловко пригнула мою голову. На миг мы слились в поцелуе, я ощутил охвативший ее трепет. Потом она отпрянула.
Каролина вошла в дом, будто скользнув из ночной прорехи, которую тотчас заделала. Лязгнул ключ в замке, по голым каменным ступеням простучали каблуки. Теперь, когда ее не было рядом, она стала еще желаннее, я просто ее хотел. В полном раздрызге я привалился к двери, заклиная Каролину вернуться. Она не вернулась. Я выждал минуту, потом еще одну, а затем сквозь непроглядную темень побрел к своей машине.
Больше недели мы не виделись — я замотался с делами. Честно говоря, я был рад этой отсрочке, ибо получил возможность разобраться в своих чувствах и оправиться от конфузной промашки. Ничего такого не было, говорил я себе, во всем виноваты выпивка, темнота и легкая ошалелость от танцев. В понедельник, встретив Грэма, я не преминул обмолвиться, что в машине Каролина уснула и до самого дома спала как сурок, а затем сменил тему. Кажется, я уже говорил, что по натуре я не лгун. На примере своих пациентов я слишком часто видел, к каким осложнениям приводит вранье. Но сейчас казалось, будет лучше раз и навсегда положить конец всяким домыслам насчет меня и Каролины — о ней я заботился не меньше, чем о себе. Я очень надеялся встретить Сили и напрямик потребовать, чтобы он пресек всяческие слухи о моих шашнях с одной или обеими Айрес. Потом я уже начал сомневаться, что подобные слухи вообще имели место. Может, это был всего лишь пьяный треп? Скорее всего, решил я и, встретившись с Сили, о бале не упоминал. Он тоже.
Однако всю эту хлопотную неделю я часто думал о Каролине. Заморозки сменились оттепелью, но я знал, что дождь не удержит ее от прогулки, и, срезая путь через имение, выглядывал ее в парке. Я высматривал ее и на подъездах к Лидкоту, ловя себя на том, что огорчен ее отсутствием. Но если появлялась возможность заскочить в Хандредс-Холл, я ею не пользовался… К своему удивлению, я понял, что побаиваюсь нашей встречи. Не раз я брался за телефонную трубку, но затем опускал ее, так и не позвонив. Вскоре дальнейшая проволочка стала казаться неестественной. Миссис Айрес могла счесть странным, что я так долго у них не появляюсь. Чтобы ненароком не пробудить в ней подозрений, чего я уже опасался, я наконец отправился в Хандредс-Холл.
Я приехал в среду днем, воспользовавшись окном в вызовах. В доме никого не было, кроме Бетти, которая под аккомпанемент радио, оравшего на кухне, весело драила медную посуду. Она сообщила, что Каролина с матерью где-то в саду, и после недолгих поисков я их обнаружил. Они совершали неспешный обход лужаек, обозревая запущенные клумбы, вдобавок пострадавшие от проливных дождей. Миссис Айрес, укутанная от непогоды, выглядела гораздо лучше, чем в мой последний визит. Она первой меня заметила и, улыбаясь, пошла мне навстречу. Каролина, будто смутившись, склонилась за веточкой с лоснящимися бурыми листьями. Когда она выпрямилась, во взгляде ее не было ни тени смущения, и первым делом она спросила:
— Ну как вы, оклемались после танцев? Всю прошлую неделю ноги мои отваливались. Видела бы ты, мама, как мы с доктором зажигали! Ведь мы молодцы, правда?
Она вновь была помещичьей дочкой и говорила легко, неспешно и спокойно.
— Да… — промямлил я, глядя в сторону; смотреть на нее не было сил, ибо во мне что-то ухнуло, и только сейчас я понял, что она для меня значит.
Стало ясно, что все мои опасливые рассуждения последних дней были ширмой, притворством, порожденным моей взбудораженной душой. Каролина разбередила меня, взбаламутила наши чувства, и мысль о том, что она способна их скрыть (как, скажем, скрыла тоску по Плуту), была невыносима.