Ариана, закутанная в длинную накидку с капюшоном, — стоял конец ноября и было очень холодно! — ждала его на месте их первой встречи. Подъемный мост был опущен, решетки подняты, цитадель, распахнутая настежь, выплеснула наружу толпу, укрывавшуюся до тех пор в ее лоне. Стража пыталась сдержать огромную толпу, но остановить людской поток было невозможно, и, когда король показался, все хлынули ему навстречу. Ариану подхватила человеческая волна, ее едва не затоптали, и все же она, сама не понимая как, сумела пробраться в первый ряд. Девушка высунула из-под накидки руку с маленьким букетиком: всего три розы, чуть увядшие, но по-прежнему прекрасные, — все, что она отыскала в саду! — и протянула цветы Бодуэну.
Он вздрогнул, повернул голову, отыскивая знакомое лицо, зажал цветы в железной рукавице, поднес их к своим невидимым губам, затем уронил на землю и продолжил путь... Ариана полными слез глазами смотрела ему вслед. Сердце у нее мучительно сжалось — она заметила, что покрывало почти отвесно спускается со лба Бодуэна, гордая линия носа сохранилась, должно быть, лишь в ее воспоминаниях...
Сотрясаясь от рыданий, она вернулась к Изабелле и Евфимии, которых так и не смогла убедить отпустить ее одну, и упала в объятия принцессы. Изабелла тоже плакала, но это были слезы радости и гордости. Принцесса наслаждалась триумфом любимого брата.
— Как гордо и великолепно он выглядит! — воскликнула она. — Нет второго такого героя! И народ, который так шумно его приветствует, не ошибается! Своей отвагой он добыл великую победу, Господь благословил его...
— ...но не исцелил! Вы видели?
— Что?
— Его... его лицо! Должно быть, он очень несчастен!
— Несчастен? В минуту, когда весь его народ упал перед ним на колени? Что же до этого покрывала... — голос Изабеллы внезапно охрип, — если он решил его носить, то лишь для того, чтобы сохранить свой царственный облик... и незачем вам и пытаться себе представить, что там, под этим покрывалом! — прибавила она, внезапно рассердившись. — Делать это — все равно что... все равно что оскорбить его!
— Мне — его оскорбить? Да разве вы не знаете, как я его люблю? Я мучаюсь от мысли о том, как он страдает. Как бы я хотела, чтобы он позволил мне разделить его боль! А он, — вы же видели, — бросил мои розы...
— Но прежде их поцеловал! Это означает, что он тоже любит вас, но не позволяет себе заходить дальше. Вы носите его кольцо — постарайтесь довольствоваться этим! Не терзайте его еще больше, пытаясь коснуться его ран.
Добавить к этому было нечего. И прежде бывали такие дни, когда ее поражала глубина суждений этой девочки, она знала, что слышит голос разума. Но что такое разум, когда сердце переполнено любовью...
Она и не догадывалась, что подруга способна читать ее мысли по глазам, но осознала это, когда Изабелла, немного помолчав, проговорила:
— Неужели вы думаете, что мне, его любящей сестре, не хочется к нему подойти? А ведь я не имею права даже переступить порог его дворца, потому что там правит его мать, и ненависть ее не унимается, так что меня выставили бы за дверь без всяких церемоний.
— Разве вы не можете... попросить короля об аудиенции?
— И отправиться туда официально, со всей свитой... стало быть, и с вами? — улыбнувшись, спросила Изабелла. — Может быть, я так и сделаю... только попозже, не теперь: надо дать госпоже Аньес время упиться славой сына. Некоторое время она ни шаг его не будет отпускать от себя. Потерпите, а там будет видно...
И, взяв камеристку под руку, она повела ее к дому. А Бодуэн уже был во дворце. Толпа рассеялась, все отправились пить за здоровье победителя... и в честь возвращения огромных богатств, которые успел награбить Саладин.
Ослепительная победа позволяла предположить, что король сможет немного отдохнуть после тяжелых трудов, которыми подверг свое и без того измученное тело, но его близкие прекрасно знали, что он этого не сделает. Или, по крайней мере, не сделает всего, что следовало бы. Едва вернувшись в столицу, он согласился заключить с Саладином перемирие, о котором тот просил, и подписал договор. Таким образом, королевство вступало в мирный период, которому, возможно, предстояло продлиться достаточно долго. За это время можно было бы осуществить многое из задуманного, поскольку Саладин, только что потерпевший сокрушительное поражение и стремящийся исправить положение в Египте, вряд ли захотел бы в ближайшее время снова ввязываться в войну. Бодуэн, которого неотступно терзали мысли о смерти, стремился сделать так, чтобы оставить королевство в наилучшем, какое только возможно, состоянии маленькому принцу, которого только что произвела на свет Сибилла. Поэтому он без устали занимался обороной.
Первой его заботой стали стены Иерусалима. Их давно пора было укрепить — если башня Давида и крепкая цитадель при ней были неприступны, то старые стены, столетие тому назад восстановленные Готфридом Бульонским, требовали серьезного ремонта.
Кроме того, Бодуэн, как и его предшественники на престоле, считал, что неусыпной заботы требует внушительная цепь крепостей, построенных со времен завоевания и охранявших не только границы королевства, но и скрещения главных дорог. Со стороны Египта, то есть на юге, — это Дарон, Газа, Аскалон, Бланшгард, Хеброн и Курмуль. На юго-востоке, если двигаться от Красного моря, — Акаба, долина Моисея, Монреаль, Тафила и Крак Моавский, напротив города Керака, теперь ревностно охраняемые Рено Шатильонским, как в других местах — другие крепости другими баронами, которым поручена была забота об этих владениях. Тамплиеры и госпитальеры отвечали за крепости, состоявшие в их ведении. Однако некоторые из этих удивительных сооружений, демонстрирующих в Палестине искусство и мощь франкских строителей, были захвачены врагом: например, Панеас или Бейтин. Дороги, ведущие от долины Иордана к морю, тоже требовали надежной охраны. Конечно, на севере возвышался Торон, укрепленный замок старого коннетабля, а на юге — Сафед, принадлежавший тамплиерам, — и эти две крепости были великолепны. Однако Бодуэн решил еще более укрепить свои позиции, построив новую крепость на холме Хунин напротив Панеаса, и поручил заниматься работами коннетаблю, который к этому времени оправился от тяжелой болезни. Там выросла крепость Шатонеф. На юге, чтобы надежнее защитить переправу через Иордан, он приказал построить новую крепость под названием Брод Иакова, возведением которой очень много занимался сам, хотя она предназначалась тамплиерам, которые, таким образом, получали возможность контролировать весь путь от Дамаска до Акры. Он даже сам туда отправился, чтобы наблюдать за ходом работ.
Тем временем Гийом Тирский путешествовал. На закате своих дней Папа Александр III созвал собор, на котором должны были присутствовать епископы христианского мира. Одним из первых был призван Гийом, архиепископ Тирский и канцлер королевства, который и возглавил делегацию. Осенью 1178 года он отплыл вместе с Обером Вифлеемским, Раулем Севастийским, Жосом Акрским, Роменом Триполитанским, Рено Сионским и приором храма Гроба Господня, представлявшим патриарха Амори, который был слишком стар для того, чтобы отправиться в такое нелегкое путешествие. Не без тайного ликования он взял с собой и злого гения Аньес: не пора ли было Гераклию всерьез отнестись к своей роли епископа Кесарийского? Красавец-прелат отправился в путь неохотно, но избежать этой миссии и в самом деле было невозможно. Гийом Тирский, со своей стороны, очень надеялся добиться для милого ему королевства серьезных преимуществ и обязательства знатных сеньоров сражаться за гробницу Христа. Кроме того, король облек епископа Акры, Жоса, особенным поручением: ему следовало отправиться в Бургундию и предложить герцогу Гуго III руку принцессы Сибиллы, вдовы маркиза де Монферра. В самом деле, молодая вдова, как и ее мать, нуждалась в том, чтобы у нее вновь появился спутник жизни. Она заигрывала с Бодуэном де Рамла, но, несмотря на страсть, которой тот не скрывал, он казался ей скучноватым, и, пожалуй, уже недостаточно молодым, а главное — она слишком давно его знала. Потому-то ее брат и решил послать за чужестранцем.