Мария всегда любила Тибо. Она встретила его, как встречают друга, которого давным-давно потеряли из виду. Представила ему дочек, — одетых, как и сама она теперь, по моде франков, — а затем отдала их кормилице и, ни минуты не медля, задала тот вопрос, который не счел нужным задать ее супруг:
— Как получилось, мессир Тибо, что вы не вернулись в монастырь, и на вас нет тамплиерского плаща? Ведь мой милый муж рассказал нам, что вы дали обет.
— Да, я это сделал, но неохотно и скорее подчиняясь необходимости и совету друга. Теперь же мне нестерпима сама мысль о том, чтобы слепо, как того требует устав, подчиняться магистру этого Ордена, особенно после того, что я видел сам и что стало мне известно о его деяниях. Если раньше Орден тамплиеров был велик, то теперь об этом говорить не приходится, так что отныне я решил молиться Богу по-своему. Кроме того, я обещал королю Бодуэну позаботиться о единственной женщине, которую он по-настоящему любил. Сегодня мы с госпожой Изабеллой ее нашли. Если она выживет, мне надо будет опекать ее...
— Почему бы этим не заняться нам? Ариана не один год провела рядом с моей дочерью. Они привязаны друг к другу, и она не чужая в нашей семье...
В эту минуту Изабелла появилась у входа в сад и сделала Тибо знак подойти к ней. В зале первого этажа, откуда начиналась лестница, его ждал опечаленный Жоад бен Эзра.
— Ну, что? — спросил Тибо.
— Она очень слаба и вот-вот должна была бы умереть, если бы вы не пришли ей на помощь... Возможно, это было бы лучше для нее...
— Почему это? — возмутился Тибо.
— Прошу вас выслушать меня без гнева, потому что я думаю именно о ней. То, что ей пришлось вытерпеть, было ужасно. Эту несчастную избивали, наносили раны, жгли и, несомненно, насиловали много раз и со зверской жестокостью, потому что у нее внутри все разорвано. Думаю, она, кроме того, страшно голодала: больная истощена так, что страшно смотреть, а в последние дни ее сторож, должно быть, получивший определенное распоряжение, забывал приносить ей воду.
— Но разве все это нельзя поправить?
— Можно было бы... но при других обстоятельствах. Она больна проказой...
— Нет! — закричала Изабелла, упав на колени и закрыв лицо руками.
Тибо показалось, будто земля ушла у него из-под ног.
— Господин бен Эзра! Вы понимаете, что говорите?
— Слишком хорошо понимаю! Мессир Тибо и вы, благородная госпожа, не сможете оставить ее здесь. Этот дом полон людей, которым хочется жить.
— Может быть, вскоре им придется просить Саладина о том, чтобы он оставил их в живых... Прокаженная! — прошептал он, обращаясь к самому себе, потому что в эту страшную минуту забыл о присутствии остальных, — но они все же его услышали. — Это невозможно!.. Он никогда к ней не прикасался... если не считать одного-единственного раза, и это было очень, очень давно!
— Этого могло оказаться вполне достаточно, — тихо произнес врач, понимая, кого имеет в виду рыцарь. — В действительности мы мало знаем о том, какими путями передается болезнь. Несомненно, что при непосредственном соприкосновении, но, возможно, не только таким образом. И ребенок, родившийся от здоровых родителей, какими были король Амальрик и госпожа Аньес, может заболеть. Точно так же не знаем мы и того, сколько времени проходит до тех пор, пока болезнь становится явной...
Он говорил, не переводя дыхания, словно стараясь утопить в потоке слов ужас этой минуты. Но Тибо уже ничего не слышал, он оглох от ярости, поднимавшейся в его сердце. Значит, Ариана, истерзанная и раздавленная, едва найдя прибежище, должна тут же его покинуть, должна быть изгнана? Неужели Господь допустит, чтобы эта жизнь, полностью отданная чистейшей любви, закончилась печальным и жалким образом в убожестве лепрозория вне городских стен, который мусульмане непременно подожгут, едва подойдут поближе?
Оглядевшись, он увидел в дверях и на лестнице людей с перепуганными лицами, увидел Изабеллу, которая, все еще сгорбившись, стояла на коленях и молилась, закрыв глаза и стиснув руки так, что побелели суставы. Он услышал тишину. Тишину, рожденную страхом, и уже выталкивавшую во внешний мрак ту, что лежала сейчас там, наверху...
И тогда им овладел беспредельный гнев, близкий к священной ярости. Растолкав слуг и служанок, он ураганом пронесся по лестнице наверх, ворвался в комнату и на мгновение замер у постели, глядя на больную. Ей дали воды, ее вымыли и переодели в белую рубашку, она выглядела теперь не такой жалкой и более спокойной, но он слишком хорошо знал, на какую жестокость могут толкнуть страх и глупость, — а на лбу, с которого стерли грязь и запекшуюся кровь, темнели, словно стекая из-под корней черных волос, два коричневых пятна, напомнивших ему другие пятна.
Что он должен был сделать, чтобы избавить возлюбленную Бодуэна от последних мучений? Убить ее прямо сейчас, в этой постели? Он машинально потянулся к кинжалу, но, когда он уже вытаскивал его из ножен, какая-то неведомая сила, которой Тибо не мог сопротивляться, удержала его руку. А потом внезапно, словно в комнату хлынул поток света, его ослепила мысль странная и безумная, но возвышенная и достойная той прекрасной истории любви, от которой осталось лишь это жалкое существо!
Наклонившись над постелью, Тибо подхватил Ариану вместе с простыней, которой она была прикрыта, и завернул ее в эту простыню. Она была легка, как перышко, а рыцарь почувствовал небывалый приток сил. Он понес ее к лестнице.
— Всем разойтись! — гремел он, сбегая по ступеням.
— Тибо! — крикнула ему Изабелла. — Что вы задумали?
Но он уже шагал через двор и не ответил ей. И тогда она, подхватив подол, чтобы не отстать, побежала за ним следом. Так они, ни разу не споткнувшись в сумерках, поднялись по перемежавшейся лестницами улице, которая вела к храму Гроба Господня. Перед их стремительным бегом расступались прохожие. Они крестились, а потом, немного опомнившись от удивления, кидались следом за ними в жадном нетерпении — каждому хотелось увидеть, что произойдет дальше.
Перед базиликой собрались люди; преклонив колени, они слушали проповедь Гераклия. Увидев несущихся к входу Тибо с его ношей и Изабеллу, патриарх попытался было их остановить.
— Назад! — снова взревел Тибо. — Пропусти меня, неверующий священник, и я на время позабуду о том, что ты приказал убить Гийома Тирского!
Пока они бежали, простыня соскользнула, открыв лицо Арианы, на которое упал последний луч солнца.
— Но ведь эта женщина... прокаженная! — еле выговорил испуганный патриарх. — Куда ты собираешься ее нести?
— Туда, где она должна быть. Посторонись, патриарх! Или бойся Божьего гнева, если не моего!
Гераклий, чуть пригнувшись, с расширившимися, словно у хищника, глядящего на укротителя, глазами, попятился, и за его спиной послушно расступилась загораживавшая вход цепь каноников и дьяконов. Походка Тибо внезапно стала торжественной. Он вошел в церковь, преклонил колени, все также крепко держа на руках Ариану, а затем стал спускаться по лестнице, ведущей в крипту, где покоились короли Иерусалима. Как и гробница Христа, она освещалась и ночью, и днем, но скромнее: две больших восковых свечи по обе стороны надгробной плиты Бодуэна IV, рядом с которой была другая, маленькая, — сына Сибиллы. Ни на мгновение не задумавшись, Тибо осторожно опустил свою ношу на темно-синий с белыми прожилками мрамор, в котором два желтых огонька высвечивали странные глубины, потом, снова опустившись на колени, наклонился и прижался лбом к холодному камню.