Между тем в Дамьетте Маргарита с беспокойством думала о предстоящих родах, которые должны были начаться не сегодня завтра. В ближайшие дни ей станет не до испуганных, потерявших голову женщин, которые привыкли перекладывать на ее плечи груз своих опасений и страхов. Только Герсанда и Эльвира держались спокойно и мужественно. Редкие вести, доходящие до Дамьетты, становились все тревожнее, и сама Маргарита делала все возможное, чтобы не поддаться днем тоске, а ночью кошмарам. Когда однажды утром она почувствовала, что приближаются роды, она попросила покинуть свою спальню всех, кроме шевалье д’Эскейрака.
– Вы должны дать мне клятву, – сказала она, – и выполнить ее. Поклянитесь, что, если сарацины вернут себе Дамьетту, вы отрубите мне голову раньше, чем они доберутся до меня!
– Почему я должен отрубать вам голову? Может быть, хватит удара кинжалом?
– Говорят, что сарацины могут надругаться и над телом мертвой женщины, но не трогают обезглавленный труп.
– Да, я тоже слышал об этом. Признаться, и сам думал об этом. Клянусь своей честью перед лицом Господа, что выполню желание Вашего Величества.
Маргарита поблагодарила его слабой улыбкой, хотела еще что-то сказать, но знакомая резкая боль помешала ей, и она успела только попросить:
– Позовите даму Герсанду! И моих служанок!
Герсанда прибежала в ту же секунду, она была неподалеку и слышала стон, который вырвался у Маргариты. Она выставила д’Эскейрака за дверь и принялась распоряжаться, готовя все к предстоящему нелегкому испытанию. С кровати сняли все простыни и покрывала, оставив лишь самую нижнюю, накрыв ее сложенным во много раз полотном, на которое уложили Маргариту, освободив от одежды. Герсанда приказала закрыть ставни, чтобы жара не проникала в покои, и усадила у изголовья королевы Эделину де Монфор, чтобы та розовой водой освежала лицо королевы. Теперь оставалось только ждать, и целительница надеялась, что роды будут недолгими. Маргарита рожала в шестой раз, и пока все шло благополучно. Но как часто бывает, вмешалось непредвиденное. К полудню небо стало темно-оранжевым от поднявшейся в воздух пыли, задул хамсин, сухой, изнуряюще жаркий ветер, и задул с такой силой, что мачты кораблей и пальмы сгибались, словно тростник. Во дворце торопились закрыть не только двери и окна, но и заткнуть все щели, спасаясь от пыли. Пологом, каким в богатых домах на Востоке завешиваются от насекомых, завесили постель королевы. Но, несмотря на все предосторожности, тончайший слой пыли покрыл все вокруг. В окружении закутанных, словно мусульманки, женщин в душной тесноте полога Маргарита мучилась схватками шесть часов, и они показались ей шестью веками и концом света. Наконец на свет появился крепкий и здоровый мальчик. И как только он издал первый крик, буря, словно по волшебству, стихла. Женщины, затерянные в сердце неведомой страны, которая теперь внушала им непреодолимый страх, увидели в этом знак Божьей милости и возблагодарили Господа не только за благополучное разрешение королевы, но и за покой, который пусть ненадолго, но воцарился в их сердцах.
– Как вы назовете своего сына, сестра моя? – спросила юная графиня Анжуйская, которая пришла в спальню, как только начались роды.
Маргарита с трудом улыбнулась, глядя на пожелтевшее от пыли нежное лицо Беатрисы, – она была счастлива, дав жизнь еще одному сыну, но трепетала и за эту слабую жизнь, и за жизнь его отца.
– Я думаю, что мой дорогой супруг предпочел бы назвать его Жаном, как мы назвали того, кого потеряли так скоро…
Взгляд Маргариты остановился на присланной из Англии книге со стихами Марии Французской, и она добавила со вздохом:
– Но он родился в такое трудное и печальное время, что я хотела бы добавить к Жану еще и имя Тристан [48] …
Она прикрыла глаза, показывая, что хочет отдохнуть после долгих страданий, но из-под сомкнутых ресниц показалась слеза и покатилась по щеке.
Отдохнуть королева не успела. На улицах со стороны порта послышались шум и крики, а вскоре захлопали двери и во дворце. Шевалье д’Эскейрак появился на пороге спальни, собираясь оповестить о городских событиях королеву. А королеве, только-только завершив омовение малыша, служанки принесли новорожденного, и она качала его на руках, поглаживая белесый пушок на его головке.
– Ваше Величество, – вскричал старый воин, – творится что-то неслыханное! Капитаны кораблей хотят уплыть и бросить нас всех на произвол судьбы!
– Уплыть? Тогда как король, мой супруг, доверил им охрану Дамьетты и нас, слабых женщин? По какой причине? Что произошло?
Эскейрак опустил голову, ища слова, которые не так больно ранили бы Маргариту, но она торопила его:
– Говорите же! Что произошло?
Набравшись мужества, старый воин проговорил с тяжелым вздохом:
– На рассвете – так они мне сказали – прискакал всадник-мамелюк и прокричал: если кто дорожит жизнью, пусть садится на корабль и уплывает как можно скорее, потому как французского короля взяли в плен… И вместе с ним все его войско!
– Нет! Этого не может быть! Это невозможно!
Побелев, как простыня на ее постели, Маргарита передала младенца Герсанде и выпрямилась, опершись на подушки.
– Это ложный слух! Короля хотят лишить кораблей, чтобы он не мог вернуться домой по морю. Как могли опытные капитаны, достойные люди, поверить таким глупостям?
– Они им поверили, мадам, – подтвердил д’Эскейрак, отводя в сторону глаза, полные слез. – Я сам близок к тому, чтобы им поверить. Всадник неверных потрясал в воздухе голубым джюпоном, расшитым лилиями!
– Господи, помилуй!
Маргарита скрестила на груди руки, сжав их крепко-крепко, чтобы не пустить дальше сердца тоску, которая так сильно его стеснила. Несколько минут она молчала, тяжело и прерывисто дыша, стараясь совладать с охватившим ее ужасом и вернуть себе самообладание. Ей это удалось. Д’Эскейрак робким шепотом спросил, что Ее Величество намерена предпринять, и Маргарита полным голосом, в котором звучал праведный гнев, ответила:
– Позвать ко мне этих людей! Я хочу видеть их здесь! Перед собой! Немедленно!
Старик понял, что возражать королеве не стоит, и тут же вышел, чтобы исполнить ее приказ. Между тем королева попросила облачить ее в длинный голубой далматик, расшитый лилиями, и возложить ей на голову, обвитую толстой каштановой косой, золотой обруч, украшенный жемчугами и сапфирами. Величественная в своем царственном наряде, она вновь оперлась на подушки, лежа на высокой постели, которую мигом привели в порядок. Не прошло и четверти часа, как в опочивальне вновь появился д’Эскейрак в сопровождении грубых, здоровых бородачей, и вокруг сразу кисло запахло кожей от их рубах с металлическими пластинами, повеяло морем, пряностями и потом. Вошедшие были удивлены, они не ожидали увидеть то, что увидели. Слабая женщина в слезах должна была лежать на постели, но эта постель походила на трон, и на ней возлежала королева! Рядом с ней стояла крупная высокая женщина в светло-сером платье и держала на руках младенца. Мужчины сняли с голов шапки, стояли и мяли их в руках, и на их очень непохожих лицах читалось упрямство. Маргарита почувствовала, что легкой победы ей не одержать.