Лакеев Лизете и не полагалось — там, где она жила, было кому встретить и руку протянуть, а таскать с собой ливрейного слугу — много чести для театральной девки, так решил ее граф, и спорить она не стала — пока, во всяком случае.
Андрей Федорович вышел первым и предложил руку танцовщице. Она, манерничая, сошла со ступеньки — и тут кучер, явно получив приказ от хозяйки, ударил по лошадям. Карета помчалась. Болтавшаяся дверца захлопнулась сама собой.
Андрей Федорович резко повернул голову вслед карете — и перед глазами поехало…
Смех Анеты заставил его собраться с силами.
— Уж коли ты тут, сударь, так взойди, не побрезгай нашим угощеньицем, — подделываясь под простую мещанку, пригласила Анета. — Да идем же, не кобенься, сударь мой, прохожие смотрят!
Она ввела растерявшегося Андрея Федоровича в дом, где на третьем этаже нанимала маленькую квартиру.
— Коли это шутка… — начал было он, уже сердясь, — так я обязан сказать…
— Тише, тише! — перебила Анета. — Вот сюда!
И поспешила вверх по лестнице, подхватив серебристые свои юбки достаточно высоко, чтобы явить взору мелькающие башмачки, модные, тупоносенькие, и белые щегольские чулки с вышитыми стрелками.
Андрей Федорович взялся за перила — в голове сделалось то, что Лизета назвала полуфранцузским словом «вертиж». Он подумал, что можно без ущерба для достоинства зайти и попросить напиться. А затем и убраться прочь, сославшись на важные дела. Как можно скорее!
Анета подождала его у самой двери. Кто-то шел сверху — и она, вдруг схватив за рукав, втащила свою добычу в квартирку, да так, что тесно прижалась грудью к зеленому кафтану.
Шустрая горничная выскочила в прихожую, присела, улыбнулась, наклонив набок головку в маленьком чепце, — и отступать стало некуда, Андрей Федорович не мог читать хозяйке мораль при горничной, выставляя себя в смешном свете.
— Идем! — Анета первой вошла в гостиную, маленькую, но премило убранную, с полосатыми креслицами и кушеткой, с консолями, уставленными фарфором, с прочим модным убранством. Тот, с кем она рассталась некоторое время назад, был щедр на подарки, вот только денег в руки предпочитал не давать.
Жар внезапно охватил Андрея Федоровича. Все еще не понимая причины этого жара и не греша на свое, до сей поры безупречное, здоровье, он попытался собраться с силами и дать вежливый, но твердый отпор искусительнице.
— Вот тут я живу, — сказала она. — Теперь ты будешь знать. Я не многих принимаю, но тебе всегда рада.
Сев на кушетку, она так расправила юбку, что заняла все место. А Андрею Федоровичу указала на кресло. Он ощутил внезапную слабость и сел.
— Анета, голубушка, нельзя ли брусничной воды? — спросил, как и собирался, полагая, что холодная вода непременно справится с жаром.
— Я велю Дуне оршаду подать. А что? Неможется? — Анета забеспокоилась, живое, худенькое, по моде подкрашенное личико преобразилось тревогой.
— Нет, просто пить охота.
Но Анета насторожилась. Она вспомнила, что и у Сумарокова Андрей Петрович был ей чем-то странен…
— Ты в лице переменился, батюшка мой! Погоди-ка! — она вскочила и вышла.
Дуня, горничная, наперсница многих ее проказ, подслушивала у двери. Анета не возражала — Дуня столько уж раз благодаря этой затее вовремя приходила на помощь, что впору было ей за подслушивание еще и приплачивать.
— Что, барыня?
— Дуня, помнишь — тебя лихорадило? Я тебе травки заваривала? У тебя не осталось?
— А погляжу!
Тревога хозяйки перелетела к горничной — ее подвижная мордочка тут же отразила беспокойство, да еще увеличенное в несколько раз, чтобы и издали было видно: горничная служит не за страх, а за совесть.
— Воды вскипяти! — командовала Анета. — Салфетки приготовь!
Тут в комнате грохнуло. Словно бы кресло опрокинулось…
Обе разом втиснулись в дверь.
Андрей Федорович лежал на полу.
— Ахти мне, сознания лишился… — прошептала Дуня.
— Господи Боже мой, да что ж это за напасть?! — Анета уж была не рада, что заманила к себе красавчика-полковника.
Хозяйка с горничной опустились на колени, Дуня приподняла Андрея Федоровича и пристроила его голову у себя на плече.
— Ох, барыня, это поветрие такое гуляет! У соседей, у Шварцев, ребеночек так-то за сутки сгорел. За руку тяните!
— Так то — ребеночек…
Вдвоем они подняли Андрея Федоровича с пола и уложили на кушетку, потом мокрой салфеткой стали промокать лицо, приводя в чувство.
На салфетке остался покупной румянец — Андрей Федорович, как почти все придворные, и волосы пудрил, и лицо подкрашивал. Но черные, домиком, брови были свои, как и длинные ресницы, и даже родинка на щеке, которую самая опытная кокетка сочла бы мушкой.
— Аксюша… — прошептал Андрей Федорович.
— Что это он?
— Жену зовет… Дуня, как же нам с ним быть?
— Погодите, барыня, настой сделаю, напоим. Придет в себя, по лестнице сведем, извозчика кликнем и домой отправим. А извозчику скажем — напился барин в стельку, чтобы не испугался.
— Не может же быть, чтобы он умер! — вскрикнула вдруг Анета. — Не может быть, Господи, не может этого быть!
— Вон у Шварцев ребеночек помер. Шварцша все думала — травками отпоит, и за доктором не послала.
— Поди, поди! Завари наконец травки!
Анета выпроводила Дуню и стала делать то единственное, что могла, — менять мокрые салфетки на лбу у Андрея Федоровича.
Он звал Аксюшу, то тихонько, то, сердясь, повышал голос, и Анета отвечала:
— Да, да, миленький, да, жизненочек, я тут…
Он ловил руку жены — и Анета давала ему свои пальцы, которые он сжимал так, что от колец делалось больно.
Вошла Дуня с чашкой.
— Придержите его, барыня, я поить буду.
Андрея Федоровича усадили. Пить он не пожелал — только понапрасну залили горячим настоем камзол и кружевце на груди.
— Как же быть-то, Дунюшка? Он весь горит!
— За доктором бежать?
Они переглянулись.
Театральная девка много чего могла себе позволить, и если бы молва разнесла, что она имела в квартире троих любовников разом, одного в шкафу, одного под постелью, и третьего — в постели, это лишь придало бы ей блеску. Но умирающий?..
Многие знали, что полковник Петров по душе танцовщице, да все никак не соберется ответить на ее шаловливые авансы. Лизета первая бы рассказала всему свету, как злилась Анета на отсутствие взаимности. И вдруг он, испив всего-навсего брусничной водицы, падает без чувств в Анетином доме…