— Женщины… женщины… все-таки на Востоке верно к ним относятся. Женщины нужны только для сладострастья и продолжения рода. Первое со вторым может не совпадать. Дайте мне хорошего, здорового наследника, и я перестану замечать всех этих светских львиц вообще.
— Боюсь, что ты преувеличиваешь. Достаточно вспомнить твое пребывание в гостиных Лондона.
— Не преувеличиваю! Просто мне нужна богатая невеста! — хмурился Джордж, понимая, что Хобхауз смеется над ним вполне справедливо.
— Которую ты ищешь в салоне герцогини Мельбурн или леди Джерси?
— Ты зря смеешься, кто, как не они, знает наперечет всех богатых наследниц Англии?
— Так ты жениться собрался или продавать Ньюстед?
— Одно другому не мешает, — буркнул Байрон, потом обвел рукой вокруг, — разве вот это быстро продашь?
Он был прав, потому что в Ньюстед нужно было вложить столько, что делало его совершенно невыгодным поместьем. Разве что какой-нибудь любвеобильный папаша приобретет в приданое престарелой дочери, которую иначе с рук не сбыть. Или добросердечная мамаша даст денег бестолковому сынку, чтобы тот на следующий же день после покупки заложил имение и проиграл его в карты.
Дело осложнялось желанием Байрона продать Ньюстед за большие деньги — сто сорок тысяч фунтов стерлингов! Имение в том состоянии, в каком находилось, этих денег никак не стоило, Хобхауз понимал, что заплатят не больше ста тысяч, но он не торопил Байрона, потому что надеялся, что тот все же возьмет деньги за издание своих поэм и этим заработает хотя бы на жизнь, а кредиторы подождут.
Байрон, считал неприличным брать деньги за свои литературные труды, теряя при этом куда больше, чем ему требовалось на холостяцкое существование, и у Хобхауза была тайная мысль убедить друга эти деньги у издателей брать, ведь поэмы расходились огромными тиражами. Но стоило завести разговор о деньгах за поэмы, как Байрон приходил в ярость. Пришлось отложить эту беседу до лучших времен, теперь Джон считал, что таковые настали.
Но и в Ньюстеде Байрон говорить об этом не желал!
— Надеюсь, мне никогда не придется брать деньги за то, чем я занимаюсь с удовольствием!
Они прогуливались в Шервудском лесу. Отправляясь туда, Хобхауз полагал, что Байрон будет вести речь о Робин Гуде и свободе, но разговор снова зашел о женщинах. Джон понял, что для друга это сейчас главный вопрос.
— Я люблю женщин Востока, умеющих быстро удовлетворить мужчину, и делающих это молча. Терпеть не могу, когда женщина стонет или вообще кричит. Хуже только, если болтает. Как ты полагаешь, скоро люди окончательно вырубят этот лес?
Переход от дамских криков во время оргазма к проблемам Шервудского леса несколько ошеломил Хобхауза, но он усмехнулся:
— Думаю, скоро. Кажется, в Англии скоро вовсе лесов не останется.
— И не только в Англии! — горячо поддержал его Байрон. — Говорят, что в Греции в горах растительность съели козы, но, думаю, это не так. Не козы, а люди…
— …которые разводят этих коз!
— Любовью надо заниматься механически, как плаваньем. Если человек умеет плавать, он не задумывается, как двигать руками или ногами, просто плывет и все. Так и секс. Я занимаюсь им только в случае необходимости.
— А что же тогда с женщинами, только дружить?
— Дружить? С женщиной вообще невозможна дружба. Если вы друг другу нравитесь, то вы любовники, если нет, то это все, что угодно, только не дружба.
— А как же герцогиня Мельбурн? Я имею в виду леди Элизабет.
К изумлению Хобхауза, Байрон вдруг смущенно вспыхнул:
— Она леди!
— Леди не могут быть любовницами или подругами?
— Могут! Что ты встал, пойдем, не то мы опоздаем к обеду и повар снова будет ворчать, что не сумел накормить нас как положено.
Хобхауз обомлел, но вовсе не из-за замечания друга об обеде. Байрон, питавшийся бисквитами и газированной водой, мог спокойно обойтись и без него, как, собственно, и сам Джон. Но поэт, основательно прихрамывая, поспешил вперед, явно чтобы скрыть свое смущение. Неужели?! Быть того не может! Герцогине Мельбурн шестьдесят два, и это ни для кого не секрет. Конечно, она сохранила следы былой красоты, осталась женственной и даже чувственной, но это скорее для лорда Эгремона, но не для Байрона же, который годился ей только что не во внуки! О боже!
— Джордж, леди Мельбурн — хорошая любовница?
Если взорвется, придется сказать, что имел в виду Каролину, случайно назвав ту леди Мельбурн, а не Лэм. Но Байрон не взорвался, он лишь остановился на мгновение, потом усмехнулся: «Жаль, что ей столько лет и мы не повстречались раньше!» — и пошел дальше.
Хобхауза подмывало спросить, знает ли об этом Каролина, но, чуть поразмыслив, он и без объяснений понял, что нет, несчастная Каролина такого не перенесла бы.
Дома их ждал не только остывший обед, но очередной паж с письмом от Каролины.
— Сколько у нее пажей?
— Не знаю, к чему тебе это?
— Чтобы понять, сколько тебе еще привезут писем.
— Наймет, если закончатся. У этого пажа весьма недурная фигура…
— Джордж, даже думать не смей! Это не Восток, здесь за такое можно серьезно поплатиться.
Встретившись с насмешливым взглядом друга, Хобхауз покачал головой:
— И все же не смей! Ты слишком заметен, к тому же дамы не простят пренебрежения собой в угоду мальчикам. В Англии даже за содомию можно поплатиться.
— Никогда не мог понять, какая разница обществу, как именно я совокупляюсь и с кем. Если осуждают священники, это понятно, но почему остальные?
До Хобхауза вдруг дошло:
— Леди Каролина тебе понравилась не фигурой ли?
Байрон резко обернулся:
— Да, у нее мальчишечье телосложение, ничего женственного.
— К тому же леди Лэм обожает костюмы пажей на карнавалах и не только…
— Да.
— И готова ради тебя на все…
— Да, — Байрон уже откровенно смеялся.
— Джордж, моли бога, чтобы тебе удалось расстаться с Каролиной Лэм по-хорошему, иначе будешь подвергнут такому остракизму, что придется бежать не то что на корабле, а просто на плоту.
— Это так серьезно?
— Я не делаю секрета из своего интереса к мальчикам и из содомии тоже.
— Это только, пока слово не произнесено вслух! Как только в салонах получат повод показать на тебя пальцем, ты услышишь все сполна. Ты не признавался никому в своих пристрастиях?
— Признавался.
— Я говорю не о нас с Муром или Далласом. Дамам не говорил случайно?
Байрон пожал плечами:
— Каролине и Аннабелле отчасти.