Выстрелы гремели безостановочно, опомнившиеся красноармейцы перекрыли улицы. Убедившись, что эффект внезапности не оправдал себя, Замайский отступил к Дону.
На рассвете семья атамана, раненые замайцы и станичники, заподозренные в помощи Стехову, были выведены на майдан и расстреляны.
– И ведь баб, жён Петра-то с Васькой… И матерю с батькой… И сына старшего Петрова постреляли! – всхлипывая, шёпотом рассказывали казачки онемевшим цыганкам. – Стёпке тринадцать годков было, ему краском-то говорит: «Иди отседова, сопля, рано тебе…», а он оскалился: «Стреляйте, сукины дети, всё едино к батьке в степь уйду вас, собак, рубать!» Это мальчишка-то, у матери родной на глазах! Ну и… всё! Господи, во что людей превратили, что с ними сделала эта война проклятая… Николи ж такого не было на Дону-то, чтобы баб с дитями… и кто?! Шалава в кожанке, прости меня господи…
– А она кто?.. – тихо спросила Мери, кивнув на хату, из которой по-прежнему слышались судорожные рыдания.
– А это жены-то атаманской сестра, Натаха. Её не взяли. Не знали, мабуть. Она с нами стояла, на страсть всю эту смотрела, – угрюмо сказала пожилая тётка в сбитом на затылок платке. – Стояла молча, смотрела молча, ушла молча… Да вот теперь, видать, не выдержала. Сердце-то – оно ж не голыш донской…
Растерянные и испуганные цыганки только переглядывались. Кто-то из молодых уже всхлипывал. Мери, закусив губу, теребила рваный край кофты.
– Пошли отсюда, – обречённо сказала бабка Настя. – Попусту только ноги били, и впрямь не до нас тут ныне… Тьфу, чтоб я ещё хоть раз хоть в самую добрую примету поверила! «Божья лестница над Доном», тоже ещё… Вот тебе и лестница! Запрягай и трогай с пустым брюхом!
– Эй, куда, куда? – вдруг забеспокоилась толстая казачка. – Эй, вы! Зайдите, ворожеи! Дать-то вам особо нечего, но вы уж расскажите: что там будет-то у нас? Живы-то останемся? Хлеб убрать дадут? Скоро коммуняки со станицы уберутся? Заходите, говорят вам!
Цыганки неуверенно переглянулись и вошли во двор. Несколько вместе с Мери остались на улице, и их тут же окружили станичные женщины. Все хотели узнать новости из соседних краёв, кто-то просил погадать, кому-то требовалось средство от ломоты в костях.
Мери держала за руку девчонку лет семнадцати и с увлечением обещала ей, что не позднее осени та выйдет замуж, когда послышался мягкий перестук копыт по пыли и из-за поворота появился небольшой отряд всадников. Казачки кинулись за заборы. Цыганки на всякий случай встали поближе друг к другу и молча смотрели на приближающихся красноармейцев. Мери, щурясь против солнца, разглядывала их запылённую форму, загорелые сумрачные лица, покрытые засохшей грязью сапоги.
– Тю… цыганки! – заметили наконец их, и сразу несколько человек попрыгали с коней. – Сидор, поглянь! Спляшут, может?
– Да засохни ты… Чичас только плясать… Полна станица покойников…
– Эй, чернявая, гадаешь? – обратился прямо к Мери один из солдат, свешиваясь с седла и протягивая ей руку.
– А что дашь, алмазный мой? – с готовностью отозвалась Мери, задирая голову и беря шершавую, потрескавшуюся мужскую ладонь. – Ой, что вижу, ой, что вижу-у-у… Ой, да сколько ж тебе счастья богом отмере…
– Здравствуйте, Мери!
От этого странно знакомого голоса Мери подскочила, словно ошпаренная кипятком… Прямо перед ней стоял невысокий черноволосый человек в фуражке, сдвинутой на затылок. Его тёмные глаза слегка щурились. И Мери сразу же вспомнила и эти глаза, и это лицо. Лицо красного командира Григория Рябченко, которого год назад раненым принесли в табор.
– Ах! – невольно вырвалось у неё.
Стоящие рядом цыганки молчали. По напряжённым лицам женщин Мери видела: они все усиленно соображают, стоит ли признавать это знакомство и нужно ли это самому краскому.
Рябченко всё решил сам и, улыбаясь, подошёл к растерянным гадалкам.
– Здравствуйте, товарищи цыганки! Здравствуйте, Мери, здравствуйте, тётя Настя! Вот ведь чудо, что вы здесь! А где Илья Григорьевич? Вы остановились на реке? Петька, Ваня, дядя Егор – все здоровы?
– Ой, Григорий Николаевич, живы?! Слава богу, слава богу, драгоценный вы наш! – загалдели с несколько преувеличенной сердечностью цыганки. – А мы-то тогда уж как переживали, что вы раненый да недолеченный из табора на войну ускакали! Дед Илья-то здоров! Вот мы его обрадуем, что с вами встретились! Да вы сами приходите к нам вечером! Стало быть, здесь теперь воюете?
– Стало быть, воюем. – Улыбка исчезла с лица Рябченко. Он снова посмотрел на Мери. Та ответила прямым, спокойным взглядом.
– Я рад вас снова видеть, Мери. Вы… стоите табором за станицей?
– Да. – Мери покосилась на цыганок. – Хотите – заходите в гости прямо сейчас, Григорий Николаевич.
– Спасибо. Возможно, вечером. Сейчас меня ждут. – Рябченко посмотрел через головы цыганок куда-то в конец улицы. И взгляд этот показался Мери невесёлым. В следующую минуту командир вскочил в седло и отряд полетел по дороге. Цыганки смотрели ему вслед, покачивая головами.
В открытое настежь окно избы Стеховых, временно переоборудованной под сельсовет, падал закатный луч. Рыжее тревожное сияние заполняло комнату, отражалось в воронёном стволе лежащего на скатерти «нагана», и Ванда Коржанская, торопливо читающая измятые бумаги, досадливо отодвигалась от бьющего в глаза солнца. Со стороны станицы по-прежнему доносились бабьи причитания: там готовились к похоронам расстрелянных. Коржанская уже несколько раз с досадой поглядывала на распахнутое окно, но в комнате было невыносимо душно, и закрыть створки она так и не решилась.
Хлопнула дверь, в комнату вошёл Рябченко.
– Вы хотели меня видеть, товарищ Коржанская?
– Хотела, товарищ комполка. – Товарищ Ванда подняла глаза. – Садитесь.
Рябченко то ли не услышал этого предложения, то ли не захотел его выполнить. Подойдя к окну, стал смотреть на излучину Дона, всю розовую от заката.
– Думаю, вы знаете, почему я вас искала.
– Я мыслей, товарищ Коржанская, читать не умею. Будет лучше, если вы объясните.
– Сегодня, кажется, уже двадцать шестой, не так ли? – пристально глядя в спину краскому холодноватыми зелёными глазами, спросила товарищ Ванда. Рябченко не ответил, не обернулся к ней.
– Двадцать шестой дезертир из вашего полка за неполный месяц! – отчеканила Коржанская. – Бойцы Красной армии тикают, как тараканы из-за печи, – и от кого?! От белых атаманов! От этого бандита Стехова! Бойцы хвалёного полка Григория Рябченко, который мне сам Будённый рекомендовал как лучший на Дону!
– Так и есть, – не оборачиваясь, подтвердил Рябченко.
– Товарищ комполка!!! – Тяжёлая рукоятка «нагана» грохнула о стол с такой силой, что несколько щепок отлетели к порогу. – Потрудитесь не стоять спиной, когда с вами разговаривают!
– Потрудитесь и вы не долбить в стол «наганом». Ему это не на пользу. – Рябченко медленно повернулся, смерив Коржанскую спокойным и холодным взглядом. – Я, знаете ли, седьмой год на войне. И между прочим, на фронтах, а не в кабинетах. И не в подвалах.