Двор был забит красноармейцами. Некоторые кучками сидели вдоль забора, куря и негромко переговариваясь, кто-то спал в тени, укрывшись шинелью, кто-то стоял возле большого дымящегося котла с кашей. Вошедшую во двор цыганскую девчонку заметили не сразу. Ей пришлось подойти вплотную к одному из солдат, который сидел по-турецки на земле, согнувшись над миской. Симка требовательно постучала его пальцем в спину:
– Дядь! Дяденька, брильянтовый, дай кашки! Я тебе спляшу!
«Брильянтовый дяденька» изумлённо обернулся и оказался молодым парнем с россыпью веснушек на широком загорелом лице.
– Опа… цыганка! А ваши не уехали разве?
– Они уехали, я осталась! – радужно улыбнулась ему Симка, краем глаза заметив, что ещё несколько человек встали и подошли ближе. «А многовато их… Страшно, солдатня всё-таки! Ну да ладно… Ежели чего – кулаком в нос да бегом! Да они и не станут, тут начальство рядом…»
– А что, взаправду спляшешь? – весело улыбнулся солдат. И, повернувшись в сторону, гаркнул вдруг так, что Симка вздрогнула:
– Эй, Лещук! Лещук! Иде ты там обретаешься, тетеря глухая?!
– Та что ж ты, Сидор, как тот ишак?.. – горестно спросили совсем рядом, и из-под грязной шинели выползла глубоко несчастная, заросшая щетиной физиономия. – Тока-тока прикемарил… Есть на тебя, дура, угомон якой чи ни?!
– Сам дура! Гли, кто к нам пришёл и каши просит! – Веснушчатый Сидор жизнерадостно кивнул на Симку. – Доставай свою гармонью…
– Та не грае… Так, подсипывае… – из-под шинели появилась разбитая тальянка, по ладам которой заспанный Лещук нехотя пробежался пальцами.
– Вот и подсипи красавице! – пихнул его Сидор. – Ей много не надо, у цыган девки под что угодно спляшут!
– Истинную правду говоришь, раззолоченный мой! – подмигнула Симка. И, едва дождавшись, пока Лещук развернёт свою тальянку, взмахнула рваными рукавами, отбросила за спину спутанную копну волос и пошла в пляс.
О, как легко, как хорошо плясалось теперь без натирающих лодыжки, осточертевших кандалов, без унылого звона!.. Как ловко и сильно били пятки в холодную, схваченную заморозком землю, как взлетали крыльями руки, как свободно дышалось, и даже недавний страх, казалось, вылетел из сердца и унёсся в свежее, ледяное утреннее небо! Симка выделывала примерчик за примерчиком, шла ходочкой, отстукивала тропаки, била «метёлки», плела грязными ногами «верёвочку», мелко дрожала плечами – вокруг неё уже собрался, казалось, весь полк. Фальшивая тальянка медведем ревела в руках Лещука, а веснушчатый Сидор, сдвинув на затылок будёновку, уже примеривался шаг в шаг за смеющейся Симкой под хохот товарищей.
– Давай-давай, мой раскрасавец, давай, яхонтовый! – подбодрила Симка, которую очень насмешил смущённый вид бойца: было очевидно, что «раскрасавцем» его назвали впервые в жизни. Но оправился Сидор быстро и, взлетев перед цыганкой в воздух, ударил лихой чечёткой.
– Что это за собрание, товарищи?
Тальянка смолкла. Запыхавшаяся Симка остановилась, оглянулась. Прямо перед ней стояла Ванда Коржанская, а возле неё спокойно улыбался комполка Рябченко.
– Симка, ты что здесь делаешь? – удивился он. – Сбежала из табора?
– Вот, полюбуйтесь на своих орлов, товарищ комполка! – сердито сказала Коржанская. – Заставляют плясать перед собой голодного ребёнка!
– Лещук, Лыбатько, совесть где? – укорил Рябченко, но в его чёрных глазах скакали чёртики.
– А мы чего, товарищ комполка? – обиделись красноармейцы. – Она сама пришла да как начала отбивать! Гармошки не слыхать было!
– Товарищ комполка, её надо отвезти в уезд, – решительно сказала Коржанская, беря за руку оробевшую Симку. – А оттуда переправить под Харьков, в детскую колонию. Её в таборе держали закованной в кандалы! Ваши цыгане, которых вы так обожаете! Девочке шестнадцать лет, а она безграмотна, это же нужно что-то делать! Вот, она сама говорит, что хочет учиться, так ведь?
– Угу! – подтвердила Симка, переводя дыхание. Рябченко чуть усмехнулся, но ничего не сказал. Вместо этого он обратился к Коржанской:
– Стало быть, всё же поедете завтра?
– Думаю, тянуть не стоит. И так откладывали до последнего. Возьму пятерых своих – и будет. А девочка доедет с нами. В Новочеркасске сдам её в местный Наробраз. – Она повернулась к Симке. – Идём. Да не бойся, глупая, поживёшь пока со мной. Не с бойцами же оставлять тебя!
Симка вздохнула и, улыбнувшись напоследок через плечо красноармейцам, пошла следом за комиссаром.
Оказавшись в светлой горнице, кажущейся ещё больше из-за того, что в ней почти не было мебели, Симка осторожно встала на пороге. С бревенчатой стены на неё смотрел портрет Ленина, рядом с Ильичом висела на гвозде кожаная куртка, прямо под ней на полу валялась груда нестираной одежды. Около стола стояло неожиданно роскошное кресло с новой обивкой из зелёного бархата. У стены были кое-как сдвинуты какие-то ящики. В углу виднелась незастеленная кровать со сброшенным на пол одеялом.
– Что ты стоишь, проходи! – послышалось сзади, и Симка робко шагнула в комнату.
Коржанская вошла следом за ней и поставила на стол миску с дымящейся кашей.
– Живо садись, ешь, пока горячая! – скомандовала она. – Вот ещё хлеб! Сейчас молока принесут.
Симка испуганно посмотрела на старорежимное кресло и, решительно взяв миску в руки, уселась с ней на пол.
– Это ещё что такое?! – изумилась Коржанская.
– Я тебе, товарищ комиссар, кресло извожу! – убеждённо заявила Симка с полным ртом каши. – Оно вон какое красивое!
– Да чёрт с ним! – не менее убеждённо сказала товарищ Ванда. – Садись по-человечески!
Симка закивала, но с места тем не менее не поднялась, крайне увлечённая кашей. Коржанская не стала настаивать и, протянув Симке огромную краюху хлеба, села за стол сама. Симка чувствовала на себе внимательный взгляд женщины, но оторваться от каши и хотя бы улыбнуться в ответ не было сил. Когда с едой было покончено, Коржанская протянула Симке полкрынки молока, и та выбулькала его в один присест. После чего, едва дыша, откинулась на стену и выговорила:
– Спасибо… Ох… Храни тебя бог… С самой Пасхи так не ела!
Коржанская скупо улыбнулась. Сощурив глаза, пристально посмотрела на девочку.
– Ты на самом деле очень грязная. Хочешь постирать юбку?
– Я?.. Можно… Потом… Да ты не беспокойся, товарищ, миленькая, я к речке сбе… – Язык отказался повиноваться Симке на полуслове, и, не договорив, она уснула прямо на полу. Товарищ Ванда покачала головой, вздохнула. Подумав, встала, стянула с постели подушку, подсунула под голову Симке, накрыла её своей кожаной курткой и быстро вышла из комнаты. В сенях приказала:
– Чернецов, у меня там цыганка спит. Не будить, не тревожить, без меня не выпускать! И следите за экспроприированным! Ящики, конечно, заколочены, но мало ли что…