– Оставить? На время? – не поняла Нина. – Но зачем, если вы всё равно… – Она осеклась, вспомнив серое лицо Штопора с остановившимися, полными ненависти глазами. По спине снова пробежали мурашки, чайник заплясал в похолодевших пальцах, и Нина неловко опустилась на стул.
– Вам нехорошо? Может, лучше прилечь? – с беспокойством вскочил Наганов.
– Нет… Ничего. Простите. – Нина попыталась улыбнуться. – Знаете, я за последние годы столько покойников видела, что, казалось бы, уж и пугаться нечему, но нынче что-то… Извините меня.
– К покойникам люди вообще плохо привыкают, – серьёзно заметил Наганов, беря у неё из рук чайник и отходя с ним к плите. – А уж вам-то, я думаю… Нина, вам нужно уходить из этого места. Совсем.
– Как?! – растерялась Нина. – Максим Егорович, господь с вами, куда же я пойду? Это же самое приличное место в Москве! Лучше в «Стрельне» разве что, но там сейчас Поляковы, и мне… – Она запнулась, но через мгновение горячо заговорила снова: – Вы поймите, в Москве сейчас очень трудно заработать… Я имею в виду, нам, артистам… Я почти полгода работала по пивным, там ещё хуже, поверьте! Вы, вероятно, не знаете…
– Я всё очень хорошо знаю и понимаю, Нина, – негромко перебил её Наганов. – Я знаю, где вам приходилось выступать. Я это видел.
– Видели? Но… как?
– Как все, – не сразу ответил он, отворачиваясь к залитому дождём окну. – Просто приходил посмотреть.
– Но… Я вас ни разу там не встречала…
– Само собой. Я об этом позаботился.
Нина вдруг зажмурилась, почувствовав неожиданную, испугавшую её саму боль от того, что этому человеку приходилось прятаться за чужими спинами, в вонючей полутьме пивных, чтобы посмотреть на неё. От подступившей к горлу горечи трудно было дышать, и несколько минут в комнате висела гнетущая тишина.
– Но чем же, на какие деньги мне тогда прикажете кормить моих девочек? – наконец шёпотом, не оборачиваясь к своему собеседнику, спросила Нина. – Я артистка, я всю жизнь пела для людей… Я не виновата, что теперь никому не нужны мои песни. Никому, кроме… – Она снова умолкла на полуслове, но Наганов понял.
– Кроме воров, бандитов и пьяных нэпманов, вы хотели сказать?
– А хотя бы и так!!! – взорвалась вдруг Нина. – Пусть так! Уж поверьте, не я и не цыгане виноваты в этом! Цыган в Москве всегда любили, наши певицы огромные деньги зарабатывали, моя бабка, моя мать… Бог ты мой, когда я в «Вилле Родэ» пела, никому и в голову не приходило жевать начать! Весь зал молчал, ни одна вилка не звенела! Потому что Нина Молдаванская пела! Сам великий князь Константин ждал, пока я «Осколки» допою, чтоб за моё здоровье стоя выпить! А теперь что? Теперь ваш рабочий класс, чтоб он сдох, стаканами гранёными в пивных стучит! «Кирпичики» просит! А вокруг рыбой тухлой воняет! А нэпманы эти ваши?! Рассядется, как барин, песню за песней заказывает, а потом, сволочь такая, певицу лапать начинает! Чтоб хор повернулся да ушёл – и платить не надо было! Знаем, сто раз видели! Устроили вы нам жизнь, нечего сказать, спасибо до земли!!!
– Нина, вы сейчас разбудите весь дом, – негромко произнёс Наганов. Он казался совершенно невозмутимым, но в свете лампы было видно, как углубился пересечённый резкой, гневной морщиной шрам на лбу, и Нина опомнилась.
– Извините, Максим Егорович. Я… – Она совсем смешалась, неловко провела рукой по бахроме шали на коленях, в отчаянии подумала: надо срочно закурить… – Я так испугалась сегодня, что сама не понимаю, что несу. Пожалуйста, дайте папиросу…
– Прежде вы, кажется, столько не курили, – заметил Наганов. – Мои очень крепкие.
Нина пожала плечами, едва удержав резкий ответ. Взяв папиросу, прикурила от протянутой Нагановым спички, осторожно затянулась, вдохнув горьковатый, действительно очень крепкий дым. В комнате снова стало тихо. Кукушка из сиплых ходиков возвестила три часа, хлопнула дверцей, как рассерженная соседка, и скрылась.
– Я, должно быть, пойду, – осторожно сказал Наганов. – Скоро утро, вам нужно отдохнуть…
– Бросьте, – отмахнулась Нина. – Я теперь долго буду отдыхать… «Савой» вы же закроете?
– Вероятно, да. На какое-то время.
– Ну вот, а нам опять будет некуда податься… Будь он неладен, этот Штопор! Прежде таких и к подъезду ресторанному не допускали, а теперь!.. О-о-о, чтоб им всем пусто было, что же мне теперь делать… И незачем так на меня смотреть, Максим Егорович! У меня дочери, мне нужно их кормить!
– Вот и подумайте о ваших девочках, – сдержанно посоветовал Наганов. – Вы сильно рискуете, оставаясь на подобной работе. Я знаю, что говорю, я каждую ночь участвую в облавах на бандитский элемент в городе. Эти люди не понимают, что вы – артистка. И… что лучше вас певицы на свете нет.
– Будто бы уж… – машинально пробормотала Нина, отворачиваясь от взгляда Наганова.
– Поверьте, вам не место ни в пивных, ни в ресторанах, – помолчав, продолжил он. – Вам нечего делать среди всех этих… нэпачей. Они же всё равно ни чёрта не понимают! Им что вы, что шалава из подворотни – никакой разницы!
– Да вы ведь сами этот НЭП развели, а теперь… – снова не вытерпела Нина. И снова умолкла, наткнувшись на взгляд светлых спокойных глаз.
– Поймите же, Нина, что эта ваша работа, пожалуй, ещё опаснее моей, – без улыбки сказал Наганов. – У нас-то хотя бы револьверы есть, и стрелять мы из них умеем, а вы?… Сегодня вот вас чуть не зарезал Штопор.
– И вы чуть не застрелили!
– Если бы я, Нина, хотел вас застрелить… – Наганов на мгновение задумался. – То никакого «чуть» бы не было. Я стрелял именно в Штопора.
Нина подавленно молчала. Слёзы бежали по её щекам, но она, отчаянно надеясь, что Наганов этого не видит, не вытирала горячих капель.
– Нина, в следующий раз меня может и не оказаться под рукой. И очередной ваш фартовый поклонник вас попросту прикончит. Что тогда будет с вашими дочерьми?
– Их заберут наши… цыгане… – глотая слёзы, прошептала Нина. – Не… не беспокойтесь.
– Не беспокоиться? Мне не беспокоиться о вас? – Наганов неожиданно шагнул к ней, крепко, сильно взял за плечи, вынуждая подняться, запрокинул ей голову, посмотрев в испуганные, полные слёз глаза. И Нина поняла вдруг, что ей отчаянно хочется, чтобы он держал так её всегда… Чтобы можно было прижаться к этому твёрдому плечу совсем чужого ей человека, закрыть глаза и не думать больше ни о чём, ничем не мучиться, не плакать, забыть о постоянных тревогах и страхах… Но… Собрав все силы и призвав на помощь остатки здравого смысла, Нина отстранилась.
– Максим Егорович, не читайте мне морали, – глядя в чёрное окно, с трудом сказала она. – Вы правы… Я, верно, в самом деле уйду из ресторана. Снова устроюсь стенографисткой в какой-нибудь трест, их сейчас полным-полно. Надеюсь, вы тогда будете спокойны за мою безопасность. А сейчас ступайте, час поздний, я едва держусь на ногах. Благодарю вас за всё. Рада была увидеться, и…