Король делает знак — можно встать.
— А герцог Норфолк вас отличает. — Генрих удивлен.
Рука на плече, догадывается он: минутное дрожание герцогской длани на плебейских мышцах и костях.
— Герцог всегда помнит о своем статусе и никогда не переходит границ.
Генриха успокаивает ответ.
Непрошеная мысль не дает покоя: что если вы, Генрих Тюдор, лишитесь чувств и рухнете к моим ногам? Будет ли мне дозволено поднять вас или придется звать на подмогу герцога? Или епископа?
Генрих уходит, оборачивается, несмело произносит:
— Каждый день я ощущаю отсутствие кардинала Йоркского.
Пауза, шепот. Берите деньги, с нашим благословением, герцогу не говорите, никому не говорите. Попросите вашего господина обо мне помолиться. Скажите, я сделал, что мог.
Слова, которые он произносит в ответ, так и не встав с колен, проникновенны и красноречивы.
Генрих смотрит печально:
— Бог мой, а у вас неплохо подвешен язык, мастер Кромвель.
Сохраняя внешнюю торжественность — и борясь с желанием улыбнуться во весь рот, — он выходит. Scaramella fa la gala… «Каждый день я ощущаю отсутствие кардинала Йоркского».
Ну что, что он сказал, налетает на него Норфолк. Да так, ничего особенного. Слова порицания, которые я должен передать кардиналу.
Маршрут проложен. Кардинальский скарб грузят на барки до Гулля, оттуда его будут переправлять по суше. Он сбивает цену у лодочников.
Пойми, объясняет он Рейфу, тысяча не так уж много, когда в путь отправляется кардинал.
— Во сколько вам обошлось это безнадежное предприятие?
Есть долги, которые невозможно отдать.
— Я помню тех, кто мне должен, но, видит Бог, и своих долгов не забываю.
— Скольких слуг он взял? — спрашивает он Кавендиша.
— Всего сто шестьдесят.
— Всего. — Кивает. — Хорошо.
Хендон. Ройстон. Хантингдон. Питерборо. Он высылает гонцов вперед, с подробнейшими указаниями.
В вечер перед отъездом Вулси протягивает ему сверток. Внутри что-то маленькое и твердое. Печать или кольцо.
— Откроете, когда меня не станет.
Люди входят и выходят, вынося из кардинальских покоев сундуки и связки бумаг. Кавендиш слоняется, не зная, куда пристроить серебряную дарохранительницу.
— Вы не едете на север? — спрашивает кардинал.
— Я приеду за вами, как только король призовет вас обратно.
Кромвель верит и не верит своим словам.
Кардинал встает. Момент тягостный. Он, Кромвель, опускается на колени за благословением. Кардинал протягивает руку для поцелуя. От него не ускользает, что кольцо с бирюзой исчезло. Несколько мгновений кардинальская рука медлит на его плече, большой палец застыл на подключичной впадине.
Пора. Все давным-давно сказано, и нет нужды в добавлениях. Ими незачем приукрашивать свои деяния, ни к чему выводить из них мораль. Не время для объятий. И если кардинал не видит прока в словах, то он и подавно.
Он не успевает дойти до двери, а Вулси уже отворачивается к камину. Подтягивает кресло ближе к огню, поднимает руку, чтобы защититься от яркого пламени. Рука замирает в воздухе: но не между Вулси и камином — между Вулси и закрываемой дверью.
Кромвель выходит во двор, забивается в нишу, куда не проникает солнечный свет, приваливается к стене. Плачет. Только бы нелегкая не занесла сюда Джорджа Кавендиша, который все аккуратно запишет и сделает из этого пьесу.
Он тихо сыплет ругательствами на разных языках, кляня суровость жизни, свою слабость. Мимо снуют слуги, выкликая: лошадь мастера Кромвеля! Эскорт мастера Кромвеля у ворот! Он вытирает слезы и уезжает, щедро раздав монеты.
Дома слуги спрашивают, следует ли теперь закрасить кардинальский герб? Бога ради, ни в коем случае! Напротив, подновите. Он отходит, разглядывает герб.
— Подкрасьте галок. И на шляпу добавьте багрянца.
Он плохо спит. Ему снится Лиз. Узнала бы она его в человеке, каким он поклялся стать: непреклонном, снисходительном, хранителе королевского спокойствия?
К рассвету он засыпает. Просыпается с мыслью: сейчас кардинал садится на лошадь — почему я не с ним? Пятое апреля. Джоанна встречает его на лестнице, целомудренно целует в щеку.
— Зачем Господь нас испытывает? — шепчет она.
— Боюсь, нам не пройти испытания, — также шепотом отвечает он.
Наверное, придется ехать в Саутвелл самому, говорит он. Я съезжу, вызывается Рейф. Он составляет список: проследи, чтобы дворец архиепископа хорошенько вычистили; кухонную прислугу найми в «Королевском гербе»; не забудь заглянуть в конюшни; разыщи музыкантов. В прошлый раз я заметил прямо у дворцовой стены свинарник: найди владельца, заплати и вышвырни вон. Не пей в «Гербе» — эль там похуже, чем у моего папаши.
— Сэр, — мнется Рейф, — не пора вам оставить кардинала?
— Запомни, это тактическое отступление, не бегство.
Рейф и Ричард думают, что он ушел, а он зарылся в бумагах в соседней комнате. Слышно, как Ричард говорит:
— Он действует по велению сердца.
— Ему не привыкать.
— Но куда отступать генералу, если тот не знает, где враг? Король так двойственен, когда дело касается кардинала.
— Отступать можно прямо в руки врага.
— Иисусе! Думаешь, наш хозяин тоже двойственен?
— По меньшей мере, тройственен, — говорит Рейф. — Что за выгода бросать старика, навеки заслужив имя дезертира? А сохранит верность — глядишь, что-то и выгорит. Для всех нас.
— А ну проваливай, свинтус! Кто еще, кроме него, подумал бы о свинарнике? Томас Мор о свинарниках и не помышляет!
— Нет, Мор принялся бы увещевать свинаря, добрый человек, близится Пасха…
— … готов ли ты принять святое причастие?
Рейф хохочет.
— Кстати, Ричард, а ты готов?
— Кусок хлеба я могу съесть когда угодно.
На Страстной неделе из Питерборо приходят вести: такой толпы, что собралась поглазеть на кардинала, город не видел. Вулси движется на север, а Кромвель следит за ним по карте, которую держит в голове. Стэмфорд, Грэнтем, Ньюарк. Кардинальский двор прибывает в Саутвелл двадцать восьмого апреля. Кромвель пишет Вулси, чтобы успокоить того и предостеречь. Он боится Болейнов, боится Норфолка — что им стоит подослать в окружение кардинала шпионов?
Посол Шапюи, выйдя от короля, отводит его в сторонку.
— Мсье Кремюэль, я собирался к вам зайти. Мы ведь соседи.
— Буду рад гостю.