Все время письменного экзамена по математике мужчина шептал ей в ухо. Не Моррис, она поняла это по акценту, по общему тону и манерам, по тому, о чем он говорил и как рыдал: Моррис ведь плакать не умел. Мужчина, дух, он говорил почти неслышно, тужась и всхлипывая. Вопросы были по алгебре, она бездумно вставила несколько букв: a, b, х, z. Когда она добралась до пятого вопроса, появился этот тип. Он просил, найди моего кузена, Джона Джозефа, скажи нашему Джо, что у меня руки связаны проволокой. В мире ином, даже сейчас, он ощущал дикую боль там, где прежде были его ступни, и он надеялся, что она расскажет его кузену об этой боли: передай нашему Джо, передай ему, что во всем виноват тот ублюдок на «эскорте» со ржавым крылом, тот вечно простуженный мудозвон, он… и когда наконец передернули затворы ружей и ботинки мужчины словно потащили ее собственные ноги сквозь потертый линолеум экзаменационного зала, она отпустила карандаш на волю, так что когда мисс Эдсхед выхватила у нее листок и положила в общую стопку, на нем не было ничего, кроме тонких каракулей, похожих на извивы и петли проволоки, которой были связаны руки этого совершенно незнакомого человека.
— Элисон? — Она подпрыгнула — Мэнди схватила ее за руку и трясла, возвращая к реальности. — С тобой все в порядке, Эл? — Она бросила через плечо: — Кара, принеси ей чего-нибудь покрепче и куриную ножку. Эл? Ты вернулась к нам, дорогая? Это она тебя мучает? Принцесса?
— Нет, — ответила Эл. — Не она, а военные.
— Ах эти, — откликнулась Джемма. — Иногда от них просто житья нет.
— Со мной говорят казаки, — сообщила Мэнди. — Просят прощения. Ну, за свои деяния. За то, что рубили. Резали. Секли крестьян до смерти. Ужасно.
— Кто такие казаки? — спросила Кара, и Мэнди ответила:
— Крайне мерзкий вид конной полиции.
— Никогда не имел с ними дела, — заявил Ворон. — Я прожил несколько мирных жизней. Вот почему у меня такая хорошая карма.
Эл выпрямилась. Потерла раны на запястьях. Живи настоящим, сказала она себе. Ноттингем. Сентябрь. Вечер похорон. Без десяти десять.
— Пора спать, Кол, — сказала она.
— А посмотреть сводку?
— Посмотрим наверху. — Эл поднялась с дивана.
Она едва держалась на ногах. Усилием воли она заставила себя проковылять по комнате, но, пошатнувшись, смахнула юбкой бокал с низкого столика, и вино разлетелось алыми кляксами. Казалось, бокал кто-то швырнул со всей силы — и это не ускользнуло от женщин; хотя ускользнуло от Ворона, который грузно осел в кресле и едва ли вздрогнул от звона бьющегося стекла.
Повисла тишина. И Кара произнесла:
— Оп-ля.
Элисон озадаченно посмотрела через плечо: это я сделала? Она так и стояла вполоборота, у нее не было сил, чтобы вернуться и уделить внимание происшествию.
— Я приберу.
Мэнди вскочила, наклонилась и принялась ловко собирать осколки.
Джемма обратила свои большие коровьи глаза на Эл и сказала:
— Совсем вымоталась, бедняжка.
А Сильвана, которая как раз вернулась, неодобрительно фыркнула:
— Что такое, Элисон? Решила разнести гостиницу?
— Это так, — сказала Эл. Она каталась взад-вперед по кровати — пыталась почесать пятки, но все время натыкалась на прочие части тела. — Меня используют. Меня все время используют. Я вылезаю на сцену, чтобы они на меня пялились. Я должна испытывать вместо них то, что они не осмеливаются испытывать. — С легким стоном она ухватилась за лодыжку и перекатилась назад. — Я как, я что-то вроде… желтой газетенки. Нет, не то. В смысле, я там, в карманах их грязных душонок. Я по локти, я как…
— Ассенизатор? — предположила Колетт.
— Да! Потому что клиенты не хотят сами делать свою грязную работу. Они ищут того, кто сделает все за них. Они выписывают мне чек на тридцать фунтов и ждут, что я прочищу им канализацию. Ты говоришь, помоги полиции. Я скажу тебе, почему я не помогаю полиции. Во-первых, потому, что я ненавижу полицию. А во-вторых, знаешь, куда меня это заведет?
— Эл, я была не права. Ты не обязана помогать полиции.
— Дело не в этом. Я должна рассказать тебе почему. Ты должна знать.
— Вовсе нет.
— Должна. Или ты будешь снова и снова говорить об этом. Приноси пользу, Элисон. Приноси пользу обществу.
— Я не буду. Никогда больше не ткну тебя в это носом.
— Ткнешь. Ты из тех людей, Колетт, что не могут сдержаться. Я тебя не виню. Не критикую. Но ты все время тыкаешь, Колетт, да, не спорь, ты одна из самых великих тыкалок в мире. — Эл, хныча, расплелась и упала обратно на постель. — Где мой бренди?
— Ты уже достаточно выпила.
Элисон застонала.
— Ты не виновата, — великодушно добавила Колетт. — Надо было остановиться и пообедать. Или я могла принести тебе сэндвич. Кстати, я предлагала.
— Я не могу есть за работой. Карты откажутся говорить, если их испачкать.
— Ты это уже говорила.
— Никаких чизбургеров. Ни за что.
— Согласна. Гадость страшная.
— На шарах остаются отпечатки пальцев.
— А что поделаешь?
— Ты когда-нибудь напивалась, Кол?
— Нет, я вообще почти не пью.
— Что, никогда-никогда? Ты когда-нибудь, хоть раз ошибалась?
— Да. Но не в этом отношении.
Гнев Эл начал сдуваться. Ее тело тоже опало на гостиничную постель, словно теплый воздух утекал из воздушного шарика.
— Я хочу бренди, — тихо и кротко сказала она.
Эл вытянула ноги. Вдалеке, за подернутыми рябью контурами тела она увидела ступни. У нее на глазах они вывернулись наружу: суставы мертвеца.
— Иисусе, — сказала она и поморщилась.
Кузен Джона Джозефа вернулся и принялся шептать ей в уши: я не хотел, чтобы в больнице мне отрезали ноги, я б лучше умер прямо в поле, и пусть бы меня похоронили, лишь бы не жить без ног.
Она лежала и хныкала, глядя в темный потолок, пока Колетт не встала со вздохом.
— Ладно. Я принесу тебе выпить. Но лучше бы ты приняла аспирин и намазала ноги мятным лосьоном. — Она прогарцевала в ванную и взяла с полки над раковиной пластиковый стакан в полиэтиленовой упаковке. Проколола упаковку ногтями; как живая мембрана, она сопротивлялась, ее надо было содрать, и когда она потерла кончики пальцев друг о друга, чтобы сбросить пленку, и подняла стакан, в ноздри ей ударил спертый воздух, что-то уже бывшее в употреблении и не совсем чистое дохнуло на нее из стакана.
Она открыла бутылку бренди и налила на два пальца. Эл укуталась в одеяло. Из-под него торчали пухлые розовые ступни, отекшие и на вид горячие. Колетт шаловливо схватила Эл за большой палец и покачала его: