Book.

В тот день в Шотландии, вручив друг другу подарки, мы рано легли спать. Спор о буддийских притчах грозил перерасти в ссору, к тому же все мы были расстроены судьбой Жены Лота, особенно после того, как Ви рассказала о людях из монастыря, с которыми она там общалась. На следующее утро я вместе с Ви и Фрэнком пошла на пляж. Ви сидела на камне и смотрела на море, а Фрэнк занимался гимнастикой тайцзи. Я устроилась на другом камне и смотрела на них обоих. Спустя некоторое время Ви разделась — на ней был старый купальник в красно-белую полоску, — завизжала, нырнула в ледяную воду и завизжала еще раз. Несколько минут она бултыхалась, как золотая рыбка в пакете с водой, но только это был редкий вид золотой рыбки — говорящий. Она кричала:

— Ай! Ай! Холодно, черт-черт-черт, холод собачий!

Потом она поплыла, размахивая руками — у нее получалось что-то вроде баттерфляя, только задом наперед, и выглядело это одновременно изящно и смешно. Я-то знала, что таким образом Ви как умеет сливается с вселенной, отчего та тоже становится одновременно изящной и смешной. Лично я на подобную связь не была способна. Я не сомневалась в том, что, попытайся я соединиться с вселенной, она бы вытолкнула меня точно так же, как море выталкивало все эти суденышки, чьи остовы обрамляли берег.

— Все в порядке? — крикнул мне Фрэнк.

— Да. Только холодно, — крикнула я в ответ. — Особенно когда смотришь на Ви. У меня из-за нее мурашки!

— Хочешь сделать пару упражнений?

— Каких? Тайцзи?

— Ага. Иди-ка сюда. Сразу согреешься.

Я пожала плечами и направилась к нему. Он показал мне несколько движений, но все они были какие-то неуловимые, и я почти ничего не поняла. Я пыталась повторять за ним, но теплее мне от этого не становилось. Тогда я стала просто прыгать на месте, наблюдая за тем, как он занимается.

— Вот это мне никак не дается, — сказал он и изобразил что-то очень плавное. — Называется «Отнеси тигра к горе».

Я прекратила прыгать и улыбнулась.

— Хорошее название. И упражнение выглядит симпатично.

Брызги стали тише: Ви больше не возмущалась и теперь спокойно плыла к маяку. И все равно в каждом ее движении была видна энергия, которой у меня, похоже, не было. Мне не хотелось бороться. Я не видела в этом смысла. С чем мне бороться? С Кристофером? С матерью? С «Орб букс»? Со своим романом? С самой собой? Или, может, побороться за Роуэна, который для меня слишком стар и которому я не нужна?

— Кажется, у меня небольшая депрессия. Пройдет.

— Не забывай, что у тебя есть мы. Если хочешь, можешь пожить у нас в Лондоне.

— Спасибо, может, и в самом деле приеду, — ответила я, хотя прекрасно знала, что у меня нет ни денег на билет, ни достойного объяснения Кристоферу, зачем мне туда ехать.

— Ви как-то раз сказала мне, что если попросить море о помощи, оно никогда не откажет. Я пробовал несколько раз. От этого вправду чувствуешь себя лучше. Может, попросишь море помочь и посмотришь, что будет? Или просто расскажешь ему о своих проблемах? В конце концов, оно достаточно большое, чтобы вместить их в себя. Можешь набрать камней покрупнее, придумать, какую из твоих проблем каждый из них будет олицетворять, и бросать их в воду. — Он пожал плечами. — Не знаю, может, тебе все это кажется хипповским бредом: ты ведь куда прочнее стоишь на земле, чем мы с Ви. Но иногда бывает полезно сосредоточиться на чем-либо конкретном и отпустить все. Море может в этом помочь.

— Спасибо, Фрэнк. Я постесняюсь делать это сейчас, но, если станет совсем туго, я подумаю. Когда вернусь домой, поеду в Слэптон-Сэндс. Там полно больших камней.

В последний вечер в Шотландии все напились тернового джина, и мы с Клавдией стали вспоминать самые несуразные варианты зеб-россовских романов, которые нам когда-либо приходилось отклонять. Один был написан от лица кошки, в другом фигурировало воплощение Будды.

— Помнишь странную дзенскую притчу из той рукописи? — спросила меня Клавдия.

— Там их было много разных.

— Ну ту, в которой сумасшедшая старуха сжигает хижину монаха.

— А, да, припоминаю. Но смутно.

— Одна старуха годами заботится о монахе, пока тот медитирует. Эта притча? — подхватила Ви. — Она его кормит, поит, шьет ему одежду, а через двадцать лет посылает к нему проститутку, чтобы та бросилась нашему монаху на шею: старуха хочет посмотреть, как он сумеет применить свою мудрость, обретенную за годы занятий медитацией. Он давал обет безбрачия, но сможет ли устоять? Монах говорит проститутке что-то поэтическое о старом дереве, растущем на холодной скале, и объясняет ей, что в нем «нет тепла». Когда отвергнутая девушка рассказывает об этом старухе, та приходит в ярость оттого, что двадцать лет помогала человеку, а тот за все это время так и не научился состраданию. И вот старуха идет и сжигает его хижину.

— Да, точно. Бесит меня эта притча, — подытожила Клавдия.

— Почему? — удивилась я. — А мне она понравилась.

— Потому что в ней нет ничего полезного. Там говорится лишь о том, что психованная старая карга вцепилась когтями в несчастного монаха и поступила по отношению к нему жестоко только потому, что он оказался не точь-в-точь таким, каким ей хотелось его видеть. Вообще-то отличный сюжет для хоррора, как один человек задался целью разрушить жизнь другому, словно маньяк-преследователь.

— Ну это если смотреть на все глазами монаха, — уточнила я.

Мы снова немного выпили, и тут Клавдия напомнила мне еще об одном романе, который мы не стали публиковать: там рассказывалось о девушке-подростке, она увлекалась садоводством и случайно вырастила у себя в саду хищные говорящие растения, и те стали ее единственными друзьями. Мы обе принялись хихикать и вспоминать всякие жуткие места из этого романа, вроде такого: «Мы растем с начала времен, Мелисса!» или «Ты тоже узнаешь изысканный вкус синей мясной мухи и станешь одной из нас!».

И тут Ви ни с того ни с сего вдруг набросилась на меня:

— Господи, Мег, когда же ты наконец поймешь, что мир куда сложнее, чем предсказуемая формула? Ты так боишься воспринимать жизнь всерьез — неудивительно, что ты никак не одолеешь этот свой роман!

Если бы в начале предложения не было моего имени, я бы решила, что Ви обращается к Клавдии. Раньше она меня всегда во всем поддерживала и не говорила ничего, кроме добрых и лестных вещей. Отреагировала я не лучшим образом.

— Как мне все это надоело, — сказала я еще до того, как успела подумать, что следовало сказать. — Неужели ты не понимаешь, что сочинить историю, у которой не будет формы, может каждый! Кто угодно способен придумать несколько поступков и связать их друг с другом! Дети постоянно этим занимаются. А настоящее мастерство — это то, о чем говорит Клавдия: когда делаешь все, что велел Аристотель, но делаешь это по-своему, так, как никто до тебя не делал. И это гораздо труднее, чем слепо следовать Аристотелевым указаниям. Знаешь, сколько требуется труда, чтобы придумать незатасканный сюжетный поворот или откровение для героя, которое не имело бы отношения к «неожиданному осознанию» того, что этот герой всю дорогу и так знал, а снизошло бы на него в результате развития событий и роста напряжения по ходу повествования как такового! Тебе бы надо перечитать Аристотеля, и тогда ты увидишь, что он пишет не только о том, как придумывать истории о бутылке с маслом, но и о создании настоящих осмысленных трагедий. Впрочем, да, они тоже предсказуемы в той или иной мере. Однако он говорит, что одна из главных задач автора — заставить слушателя или читателя испытать изумление, даже если история основана на формуле и написана в соответствии с законами вероятности и причинно-следственных связей. Настоящее искусство состоит в том, чтобы картина, сложившаяся в конце, нас удивила и чтобы мы удивились еще больше, узнав, что все фрагменты этой картины были у нас в руках с самого начала.