Как-то в среду днем, пока я жду автобус, мечтая об ирисках, ко мне подходят двое мужчин. Я бы не обратила на них внимания, но, пока они приближаются, один говорит другому:
— Нет, это точно девчонка Батлеров. Посмотри на ее стрижку.
Сперва я думаю сделать ноги, но бегство всегда выглядит подозрительно, а потому я набираюсь храбрости и решаю не сдавать позиций.
— Привет, — говорит один из них.
Я помалкиваю. Это что, опасность? Или эти люди — всего лишь дедушкины друзья? На занятиях по «умению выживать в городских условиях» нас научили не верить, если незнакомец говорит что-нибудь вроде «я друг твоего папы, и он попросил отвезти тебя домой». К этому я готова. Я знаю не так уж много приемов самообороны, но если придется, двину одному из них коленом по яйцам.
Второй незнакомец делает шаг ко мне, и я инстинктивно пячусь.
— Не пугай ее, — говорит ему первый. А потом мне: — Не обращай на него внимания. У него дурные манеры. Меня зовут Майк, а моего друга — Джон. Мы пытались связаться с твоим дедушкой.
Я упорно молчу.
— У нас был его телефонный номер пару лет назад, но мы его потеряли. И не знаем, где теперь твой дедушка живет. Может, ты нам подскажешь? Мы его старые знакомые по «Фонтану». У нас к нему есть предложение. Ну так что?
Теперь я знаю, что они врут. Бабушка с дедушкой поставили дома телефон от силы год назад. И это мой папа всегда пил с приятелями в «Фонтане», а вовсе не дедушка. Мне становится страшно; мое маленькое сердце прыгает в груди, как шарик на резинке. Это определенно плохие люди. Может, все-таки убежать?
— Мне не разрешается говорить с чужими людьми, — замечаю я.
— Мы не чужие. Мы друзья твоего…
«Джон» перебивает:
— Ох, Майк, забей ты на это дело. Нынче их учат ничему такому не верить. Черт побери, в наши дни у детей даже нельзя спросить, который час. Пойдем отсюда. Эта маленькая сучка ничего нам не скажет.
Мои глаза наполняются слезами. Со мной никто раньше так не разговаривал. Мой долгожданный автобус, теплый и битком набитый хорошими дядями и тетями, подъезжает к остановке, но я будто слышу предостережение: не садись в него! Если эти два типа узнают мой автобусный маршрут, у них будет гораздо больше шансов выяснить, где я живу, а я очень, очень надеюсь, что вижу их в первый и последний раз. Поэтому, хотя в глубине души я ужасно хочу сесть на этот автобус, я бросаю на него разочарованный взгляд, а потом смотрю на свои часики, будто бы думаю: Хм-м-м, это не мой автобус. Интересно, сколько мне еще ждать? Вскоре автобус отъезжает, и я снова остаюсь одна с этими уродами. Через долю секунды я понимаю, что ждать больше нельзя, и, не видя альтернативы, делаю ноги. Я бегу через крытый пассаж с магазинами и оказываюсь в центре города, так ни разу и не оглянувшись — мне все равно, бегут ли за мной. Через несколько минут я добираюсь до полицейского участка и объясняю, что, мол, какие-то странные мужчины попросили меня съездить с ними и посмотреть на каких-то щенков. Полицейские отвозят меня домой.
После ухода полицейских я выкладываю бабушке с дедушкой, как все было на самом деле.
— Великолепно, — говорит дедушка. — Ты молодчина.
Бабушка, напротив, недовольна:
— Алиса, нужно было сесть в автобус.
— Но тогда они бы узнали…
— Где мы живем, можно выяснить и другими способами. Ты не должна была подвергать себя опасности.
Тут я не выдерживаю. Я знаю, что вела себя храбро, но слезы сами брызжут из глаз.
— Вдобавок ты солгала полиции…
— И правильно сделала, Алиса, — решительно говорит дедушка. Смотрит на бабушку. — Мы не хотим, чтобы другие люди об этом знали. Особенно полиция. Представь, что было бы, если бы мне пришлось идти в суд и во всеуслышанье об этом рассказывать? Светопреставление! А этим двум гадам пусть неповадно будет. Если их найдут… что ж, они быстренько отучатся говорить ребенку гадости.
— А может, полиция должна узнать правду. Что эти люди сделают дальше? Похитят Алису? Попытаются отобрать кулон? Черт возьми, Питер, я вообще не понимаю, зачем ты его на нее повесил. Ты будто превратил ее в ходячее доказательство. Ты ее заклеймил. Это словно открытка Харди: полная нелепость. Это небезопасно. И нечестно.
Раньше старики при мне никогда не спорили. Я хочу, чтобы они прекратили. Я совсем сбита с толку. Что еще за открытка Харди? И почему плохо, что я ношу кулон? Внезапно я хочу от него избавиться, хотя это самая клевая штука, которая у меня есть. Бабушка встает и наливает себе виски, чего не делает почти никогда, а мне подает стакан воды.
Дедушка принимается расхаживать из угла в угол.
— При чем тут открытка Харди? У него не было доказательства. У меня оно есть.
— Тогда почему ты его не публикуешь?
— Бет, мы об этом уже разговаривали. И ты поняла.
— Но это было до того, как странные люди начали оскорблять мою внучку на улице.
— Слушай, может, хватит драматизировать? Да, я признаю: эти парни довольно неприятны, но они в жизни не причинят боль ребенку. Они хотят узнать мой адрес, чтобы приехать ко мне и попытаться выведать тайну. Как и все прочие мерзавцы, коими полнится свет, они уверены, что в один прекрасный день кто-то просто подарит им карту с местонахождением сокровища, они сядут на самолет, слетают куда надо и наложат лапу на то, что им не принадлежит. Что ж, у меня этой карты нет. Даже если они сюда заявятся, я придумаю, как их отшить. Я знаю: то, что сегодня случилось, очень напугало Алису, но не так страшен черт, как его малюют. Алиса все сделала правильно, и я очень ею горжусь. А теперь я пойду и приму меры, чтобы эта история больше не повторилась. Пожалуйста, сделай Алисе крепкого сладкого чаю.
Дверь захлопывается, и я остаюсь наедине с бабушкой. Она сердится, это очевидно — но все же наливает мне кружку чаю, кладет в нее несколько ложек сахара и гладит меня по голове, пока я пью. Потом с тревогой на лице наливает себе еще виски, смотрит на часы на каминной полке, садится и вздыхает.
— Что происходит? — ставлю я вопрос ребром.
Она нервно смеется:
— С чего мне начать?
Самым взрослым тоном, на какой только способна, я говорю:
— С самого начала.
В четыре тридцать мы спускаемся с холма к Большому залу, а оказавшись внутри, забираемся в лодку. Я ожидала, что она будет устойчивой, но на самом деле она закреплена на системе пружин и раскачивается, когда по ней идешь. Гэвин показывает, за что нужно держаться, чтобы не слететь за борт, и объясняет: будь мы на воде, нам пришлось бы надеть спасательные жилеты. В бурном море, говорит он, мы были бы привязаны к лодке линем. Гэвин управляет «ветром» с помощью здоровенных вентиляторов, и мы пробуем поднять и снова спустить паруса. Мы учимся уклоняться от «воздушной волны», когда она пробегает вдоль паруса (похоже, из-за нее-то главным образом люди и слетают за борт), и не давать парусам спутываться при поднятии. Гэвин то и дело повторяет, что в реальном плавании лучше делать не так, а вот эдак, и вообще в море все было бы гораздо понятнее, — и это странно: он же сам изобрел эту тренировочную лодку. Впрочем, когда она кренится на «ветру», это очень даже волнительно; у меня дух захватывает, стоит только представить, что я в открытом море. Фактически, чем больше я об этом думаю, тем острее хочу реально плюхнуться в воду: денек выдался на редкость жаркий.