– В прошлом году нашли клад варяга – триста монет, гирьки, меч.
– Монеты-то золотые? – спросил Лукин, сглатывая слюну.
– Нет, не золотые, серебряные, арабские, клад девятого века. Я с ними встречался, возили коллекцию в Эрмитаж, даже там таких монет не было.
– Где нашли? – спросил Лукин.
– Ясное дело, не здесь, не на этой поляне, а у деревни, где курганы.
– Тут есть курганы?
– Старые захоронения. Я сразу же сказал, что это не клад, а жертвоприношение.
– Вы уверены? – переспросил Холмогоров.
– Здесь проходил путь “из варяг в греки”, а у варягов, хоть они, в общем-то, дикие люди, был такой обычай. Не знаю, кому они жертвовали, возможно, Одину, своему богу, может, реке, может, земле. Скорее всего они богатого купца ограбили, а монеты, меч, гирьки – все бросили в воду. Потом русло реки изменилось, через тысячу лет клад оказался не в воде, а на земле. Вот его и отыскали.
– Может быть, – пробормотал Лукин. Он потерял интерес к этому безумному человеку, рассказывающему байки о долетописных временах. – А золото находили?
– При мне никто ничего не нашел. Если бы нашли, я бы знал, – Казимир Петрович подошел к краю ямы и заглянул вовнутрь. – Так, как вы ищете, навряд ли что-нибудь найдете.
– А как надо искать?
– Надо землю перебирать, снимать ее слоями, слой за слоем, и тогда, возможно, что-нибудь отыщется, если, конечно, вам повезет.
"Придурок!” – подумал Лукин.
– Вы хоть ямы потом закопайте, – обратился Казимир Петрович к незнакомым кладоискателям.
– Закопаем, – отрезал Лукин, берясь за черенок воткнутой в землю лопаты. – Обязательно закопаем.
– Сходим к пасеке, там места красивые. Слово “пасека”, ненароком оброненное Могилиным, заставило вздрогнуть и Холмогорова, и Лукина.
– Какая еще пасека? – спросил Самсон Ильич.
– Там, – повернувшись спиной к Лукину, сказал Могилин, – может, метров пятьсот, а может, чуть больше, есть старая пасека. Она на этом месте уже лет тридцать или сорок стоит. Бог вам в помощь.
– Всего доброго, – сказал Холмогоров, внимательно оглядывая Лукина и его людей.
Регина кивнула.
Кладоискатели ей не понравились. И вид у них был нездешний, и смотрели они недружелюбно. Хотя кто любит, когда ему мешают?
– Почему вы так спокойно отнеслись к тому, что они копают? Это же запрещено.
– Здесь бесполезно копать. Я, конечно, их расстраивать не стал, – продолжал философствовать Казимир Петрович, – нравится – пусть роют. Река здесь не протекала, я это знаю точно. По земле видно, и раньше здесь было болото, почти непроходимое. По нашим болотам ни зимой, ни летом не проедешь. За последние сто лет оно немного высохло, и тут можно ходить, а дальше – настоящая трясина. Подпрыгнешь, качнешь землю – трава зашевелится, и дерево метрах в пятнадцати или куст тоже задрожит, зашатается. Если туда провалишься, то все, никогда не выберешься. Мы в детстве пробовали болото измерить – бесполезно, пятиметровый шест целиком уходил в трясину.
Регина взяла Холмогорова под руку:
– Андрей Алексеевич, не нравятся мне эти люди.
– Мне они тоже несимпатичны, Регина, злые они, недобрые.
– Согласна.
Вскоре выбрались к пасеке. Два десятка домиков, когда-то ярких, теперь облупившихся, стояли под деревьями. Был здесь и навес, и небольшой дощатый сарайчик. Дверь в сарайчик была нараспашку. Редкие пчелы кружились над пасекой.
– А где же хозяин? – оглядываясь по сторонам, спросил Холмогоров.
Казимир Петрович заглянул в сарайчик и увидел две подставки.
– Хозяин, наверное, домики увозит, – догадался он, – знает, что на следующий год пасеку придется в другом месте ставить.
– Недоброе какое-то место, – произнесла Регина.
Тучи все плотнее затягивали небо. Неожиданно налетел ветер. Деревья заскрипели. Все трое поежились.
– Ну вот, наше путешествие подходит к концу, – сказал Казимир Петрович, вытягивая ладонь. Несколько капель упало ему на руку.
Холмогоров посмотрел в небо:
– Сейчас начнется дождь.
– Гроза будет, – сказал Казимир Петрович, – у меня кости болят. Пойдемте быстрее, может, успеем вернуться, а то мне вас жаль, у меня плащ с капюшоном, а вы промокнете и можете заболеть.
Ветер становился все сильнее. Когда путешественники добрались до реки, ветер внезапно стих. Река была спокойна, словно перед ледоставом, темно-свинцовая вода казалась недвижимой. Нигде не плескалась рыба, даже чайки не летали над рекой.
– Скорее в лодку, будет ливень, и не осенний, а какой-то страшный.
Мотор завелся с первого раза. Регина села рядом с Холмогоровым, он укрыл ее своей курткой. Моторка уходила от берега, уплывала от грозы. Над рекой царила гнетущая тишина, казалось даже, что мотор работает глухо, словно его укрыли толстым одеялом.
– А вон и пасечник плывет, – Казимир Петрович указал на лодку, которая двигалась к городу вдоль берега, почти сливаясь с деревьями и кустами.
Как ни старался Холмогоров рассмотреть пасечника, это ему не удалось.
Пасечник увидел силуэт мужчины на своих мостках. Тот стоял, глядя на реку, в сером длинном плаще, в шляпе.
"Кто бы это мог быть? Чего ему надо? Мои мостки, сам построил. Что чужому на них делать? Может, кто-нибудь меду решил купить? Так ведь дождь идет”.
Пасечник подгреб к настилу, лодку поставил носом по течению. Мужчина стоял недвижимо. Пасечник посмотрел на него снизу вверх, положил на мостки весла. Мужчина смотрел на него тяжелым немигающим взглядом.
– Вам чего-то надо? – с опаской, вкрадчиво осведомился пасечник и оскалил зубы, пытаясь улыбнуться.
Лицо незнакомца исказила улыбка:
– Долго ты плыл. Да и я плыл долго, – голос незнакомца был тихий, но пасечник отчетливо слышал каждый звук.
Пасечник вытер ладонями мокрое лицо, пригладил седые волосы, тоже мокрые, затем поправил телогрейку:
– Что-то я вас не знаю.
– Может, и не знаешь, – произнес незнакомец тем же тихим голосом. Затем вытащил правую руку из кармана. – Иди сюда, – приказал он.
Пасечник с улыбкой-оскалом на четвереньках выбрался на мостки и встал на ноги. Пальцем левой руки мужчина поманил пасечника к себе. Тот, как “зомби”, сделал несколько шагов, неуверенных, словно мостки под ним шатались, как палуба корабля во время качки.
– Смотри сюда, – мужчина вытянул правую руку, разжал пальцы. На ладони сверкнула половинка медали. Она была блестящая, словно только-только отлитая и тут же разрубленная палашом.