Олег до белизны сжал кулаки, внезапно заметив на щеке Владимира медленно ползшую слезу.
– Что с тобой, брат? – жестко спросил он, едва не крикнув.
Мономах не ответил, но слеза скатилась к бороде и исчезла.
– Епископ Ефрем завещал мне перед смертью не погубить трудов отцовых и дедовых, – сказал он, оглядев всех и остановившись взором на княгине. – Ради его памяти и памяти отца исполню то, о чем молишь, матушка. Но вину со Святополка снять не в моих силах.
– Дьявол, Володьша! – выругался Олег.
Однако он все же испытал облегчение оттого, что слово наконец сказано и тяжелая цепь, невидимо сковавшая всех до неподвижности, порвана.
Вздрогнув от богохульства и перекрестившись, кратко высказался митрополит:
– Благое решение, князь.
Княгиня Анна благодарно блестела очами.
– Как же поступим, брат? – озадаченно спросил Давыд. – Нельзя помириться лишь наполовину.
– Янь Вышатич, – обратился Мономах к старому дружиннику, – у тебя ведь есть добрый совет – знаю это по твоему молчанию. С пустыми руками ты бы не приехал.
– Ты сам, князь, решил заключить мир со Святополком, – неспешно отозвался боярин. До того он казался тихо дремлющим, как и положено в столь ветхих годах. Но бывший воевода не пропустил мимо ушей ни единого слова. – Для него это будет незаслуженной наградой. Я могу лишь посоветовать, какие условия поставить перед Святополком, чтобы и его стеснить этим миром, и тебе как князю не потерпеть урон в глазах многих. А в числе этих многих – и киевские бояре, и житьи люди, и даже чернь. Их голос, ты ведаешь, не последний, когда княжий стол становится пуст.
Скрип собственных зубов услышал только Олег Гориславич. Митрополит Николай с кряхтеньем поднялся, сухо молвил:
– Моя часть дела исполнена. О кознях далее слышать не желаю, ибо оное – соблазн для духа.
Совет прервали для проводов владыки и княгини. Условились, чтоб Святополк ждал в Киеве послов, а будет ли мир, теперь зависит лишь от него самого. Воеводы, собрав сотских, повестили о решении князей. В расстройстве бродил между становых костров Олег Гориславич:
– И на что только собирали дружины! Можно было б сразу припугнуть Святополка, а как обделался бы – так и простить. Меньше б тяготы казне вышло…
Издали за князем Владимиром, прощавшимся с мачехой, наблюдали воевода Ратибор и боярин Станила.
– После смерти старого Всеволода будто подменили нам князя, – ворчал Станила Тукович. – Прежде что ни год, то ратились, не разбирая на кого – сродника, не сродника, брата, не брата. Воевали и кормились с добычи. Теперь что ни год – князь о чести своей забывает, врагов тешит, дружину срамит, без кормов оставляет. Не хворь ли это душевная? Или жилы в князе ослабели? Не тянет он более ратных походов. Воинскую славу к себе не примеряет. Что думаешь, воевода?
– Скажу, что душа его – потемки, – нехотя ответил Ратибор. – Ослабел, говоришь, князь? И я так думал. А ныне что ни год эта слабость в силу возрастает. И еще возрасти может.
– В какую силу? – не уразумел боярин.
– Пойдем, Станила, послушаем, о чем старое мочало Янь Вышатич говорить будет.
Озадаченный боярин с обидой и недоумением смотрел вслед воеводе, думая, что тот посмеялся над ним. Непонятно посмеялся, что еще обиднее…
16
– Все зло от хазар! – наливался гневом Олег.
Янь Вышатич неторопливо вел рассказ:
– Ростовщики дают князю половину своей прибыли от роста, а возмещают этот убыток с тех же градских, которым дают серебро. За долг каждый год требуют платить уже половину от взятого. Резы за два года равны самому долгу, но долг от этого не считается выплаченным. При нынешней скудости во всем у людей мало кто может сам выпутаться из этой петли на шее. Неспособные платить продают себя в закупы, только б не попасть в долговую яму. И из закупов можно сделаться холопом – но у своих, русских. Из ямы же нынче один ход – в руки жидов-торговцев, на невольничьи торги в иных землях. Тяжело живется киевскому люду под рукой Святополка. Давеча злоба и ненависть вырвались на улицы, едва весь Киев не запалили – чернь поджигала дома у Жидовских ворот.
– Святополк не ведает, что сидит на бочке с серой и земляным маслом, – поражался Мономах. – Искры довольно будет…
– Брат мой, Путша, перенял у хазар это ремесло, – горько сказал старик. – Если полыхнет, его сметет в числе первых… Хазар в Киеве ненавидят. А с ними и князя. От греческих купцов недавно стало известно о печерском монахе Евстратии, уведенном в плен половцами. Его и полсотни пленников-христиан купил в Корсуне жид-работорговец. У греков запрещено продавать в рабство христиан. Тот жид морил пленников голодом, чтобы отреклись от своей веры. Может, кто из них и отрекся бы, если б не Евстратий. Этот чернец был с юности постник и голод переносил легко, а слабевших и унывавших укреплял наставлениями. Одного за другим жид уморил всех до смерти, а на Евстратия разъярился, что тот своими проповедями оставил его без прибыли. На жидовскую пасху принес монаха в жертву: пригвоздил его к кресту у себя на дворе и злословил на него вместе с другими жидами. Евстратий в ответ проповедовал им Христа и предрекал разорение и гибель. На другой день, когда все христиане празднуют воскресение Господа, тот жид впал в неистовство и убил чернеца, еще живого, копьем… Я встречал этого Евстратия в Печерском монастыре…
Янь Вышатич прервал рассказ, словно позабыв о нем, и погрузился в неведомые мысли.
– Как же стало известно, что жид замучил христианина? – задумался Давыд.
– Некоторые в городе видели душу монаха, возносившуюся в небо на колеснице. Но тела его, брошенного в море, не нашли. Рассказывают, будто иные из жидов, тоже видевших вознесение Евстратия, тогда же отвергли свою веру и крестились.
– А что сделали с тем жидом? – требовательно спросил Олег.
– Повесили на дереве. Не только он, многие его единоверцы при том пострадали – лишились всего имущества и были изгнаны.
Ход мыслей Олега был не прям, но предсказуем:
– В силах ли киевская чернь, поднявшись на жидов, изгнать ненавистного ей Святополка?
Старый боярин ответил не ему, а Мономаху:
– Если бы ты, князь, не отказался от вражды со Святополком, я бы не рассказывал здесь всего этого. Не думаю я, что ты будешь ждать, когда чернь в Киеве восстанет. Но лучше для тебя и разумнее потребовать от Святополка, чтобы утеснил хазар и отнял у них право продавать людей. Дал бы градским вздохнуть вольнее.
– Я понял тебя, Янь Вышатич, – молвил князь. – Имеешь ли что еще сказать?
– Многие мужи из знатных киевских родов недовольны враждой Святополка с Феодосьевой обителью…
– Тут уж я ничего сделать не смогу, – с внезапной усмешкой перебил старика Мономах. – Насильно мил никто не станет. Святополку не по разуму понять, что чернецы – соль земли. Напрасно и трудиться, убеждая его.