До монастыря на залесенной горе доехали, никого более не встретив. Казалось, земля замерла и притихла после недавнего содрогания от ужаса и плача о своих детях. Но покой ее был настороженным и чутким, готовым вновь перейти в стоны.
– В лесу прячутся люди, – повестил Добрыня, вслушиваясь в птичьи звоны.
В обители тоже искали убежища смерды из окрестных сел. С потухшими взглядами они бродили по двору, сидели под тыном, бабы и девки, сбившись в круг, не то пели тягуче, не то выли. Два чернеца обходили всех с мешками, совали каждому в руки кусок хлеба.
– Целы-здоровы, братия? – зычно вопросил Душило. На его голос отовсюду – из келий, амбаров, мыльни и хлебни – повысовывались иноки.
– Молитвами брата Нестора живы и целы, боярин, – ответили ему с поклоном. – Если б не он, шли бы мы сейчас с веревкой на шее в степи незнаемые, к сыроядцам поганым.
– А где ж сам он?
– Да в келейке своей, над пергаменом корпеет.
Душило попросил показать ему келью книжника, но, сделав два шага, вдруг сел на землю.
– Не могу. Вытащите из меня, братия, клятую железку. Да меду бы испить.
Пока спешно призванный монах-лечец занимался раной боярина, Олекса погулял по двору, полюбовался узорной храминой. Потом остановил чернеца, самого благообразного с виду.
– Отче, нам бы крещение принять.
– А много вас? – осведомился инок.
Попович взглядом показал на Добрыню, занятого конем.
– Много, – согласился монах. – По силушке десятерых стоит?
– Со мной – трех дюжин.
– Покрестим, – обещал чернец.
От келий к дружиннику, скрипящему зубами, скорым шагом приблизился невысокий монах с гладко зачесанными назад волосами. Руки у него были перепачканы чернилами.
– Душило! Ты ранен?
Лечец щипцами вытянул наконечник стрелы и бросил в подставленную ладонь боярина.
– Несколько лишних дырок в решете, – пожал плечами Душило. – О твоих подвигах я также наслышан, Нестор. С князем в пути повстречался. С досадой он о тебе отзывался.
– Ничего, перемелется его досада, мука для хлеба будет, – благодушно молвил чернец.
– А я ведь за тобой приехал, Нестор. Собирайся в Переяславль.
– Что мне делать в Переяславле? – опешил книжник.
– Пергамен марать, что ж еще. Не веретеном же трясти.
– Не поеду.
– Янь Вышатич прислал мне грамоту, чтоб я тебя любым средством отсюда выволок. Хоть связанным и в мешке.
– Да какой же я после этого монах, – сердито воскликнул Нестор. – Туда и сюда все время разъезжать – это уж не монах, а бродячее недоумение!
Лечец наложил на рану повязку с целебной мазью. Душило поднялся с земли, потопал ногами. Принял от послушника жбан меда и весь опрокинул в себя.
– Это какой Янь Вышатич? – спросил Олекса, подходя ближе. – Не тот ли, что некогда посрамил мятежных волхвов в Ростовской земле? Да разве он жив еще?
Книжник и боярин дружно повернули к нему головы.
– С чего бы ему помереть? Янь Вышатич крепко скроен. В Киеве тысяцким служит.
– Я думал, – возбужденно произнес попович, – в летописец живым не попадают. В летописце же о нем писано! «Временник, иначе летописание князей и земли русской…» Я читал! Епископ Исайя привез эту книгу в Ростов.
Душило так громко расхохотался, что праздные монахи, стоявшие вокруг, разошлись, осеняясь крестами. Книжник добро улыбался.
– Слышишь, Нестор, – колыхался от смеха боярин, – наш Вышатич теперь не живой и не мертвый, а бессмертный. Не Божьей милостью, а твоей!
Олекса разрумянился.
– Ты тот книжник, что создал летописец?
– Летописец написал мой наставник игумен Никон, – ответил Нестор. – Я добавил лишь немногое. А если Бог даст, вскоре хочу восполнить его.
Попович неожиданно поклонился монаху до земли.
– Отче, – сказал он, – великую любовь к Русской земле вложил мне в сердце этот летописец. Из-за него и в Киев иду, на князя посмотреть и себя показать, Руси послужить.
– В Переяславль тебе надо, отрок. – Душило стер с лица смех.
– Со мной Добрыня, а ему такой город не ведом, – схитрил Олекса.
– Ну, – молвил старый дружинник, – в общем, собирай свои пергамены, Нестор. Поутру выезжаем.
– Погодите! У нас дело безотлагательное – Добрыню крестить. – Попович умоляюще смотрел на книжника. – А с тобой, отче, хотя б до Киева доехать, рассказы твои послушать.
– Повременим, Душило, – ласково попросил Нестор боярина.
– Меня посадник не велел крестить, – на всякий случай предупредил Медведь.
– Дурак твой посадник, – отозвался Душило. – А почему?
– Я от волшбы рожден. Волхвы говорили, я – Велесов.
– Христос на твоего Велеса плюнет и разотрет, – заверил княж муж. – А волхвам мы еще с Янем Вышатичем бороды выдирали на Белоозере.
– Недовыдрали, – буркнул Добрыня.
18
После вечерней трапезы с разрешения игумена сидели вчетвером возле кельи Нестора. В самой келье – рубленой клети – не поместились бы. Душило едва пролезал в дверь, о Медведе и говорить нечего. Книжник и Олекса притулились на крылечке, боярину вынесли скамью. Добрыня уселся на земле.
Нестор расспрашивал поповича о Ростове, откуда и сам был родом. Вызнал, помнят ли там о епископе Леонтии, принявшем муку и смерть от язычников, в чести ли держат его могилу. И все ли еще стоит в Чудском конце каменное идолище Велеса. И шумят ли по временам волхвы, баламутя людей. Потом перешел к мирским делам: ладно ли течет жизнь в Ростове, богатеет ли торговля, часто ль купцы ходят к Хвалисскому морю и далее торговать с сарацинами. Посылают ли посадники отроков, по примеру ушлых новгородцев, разведывать новые земли и незнаемые народы на восход – далее черемисы и прочей ростовской чуди, далее булгар. Под конец стали перебирать ростовскую родню. Нестор помянул прадеда, дружинника святого князя Бориса ростовского.
– Как говоришь, отче, было имя твоего родителя?
– В Киеве его звали Захарья Ростовчанин.
Олекса стукнул себя по коленям.
– Ну а в Ростове его звали Захарья Киянин. Он пришел из Киева с женой и двумя детями на будущий год после мятежа тех волхвов, которых извел Янь Вышатич. И помер лишь недавно.
Нестор повздыхал, крестясь и смахивая слезы.
– Не ведаю даже, простил ли меня отец за уход из дома. Хорошо ли ему жилось в Ростове?
– Торговлю со временем широко поставил. С сыном его Доброшкой мы в отрочестве разбивали друг дружке носы. Я хоть и младше, но спуску ему не давал. Теперь он здоровый мужичина, ведет отцову торговлю, семьей оброс.