— Мне известно, как вы испытывали жен, — сказал воевода. — Это колдовство и ложь.
— Мы вынимали у них жито, мед и рыбу! Где ложь? Это видели все. — Толстобрюхий обвел вытянутым пальцем белозерских мужей на лавках. — Все видели!
— Видели ложь! — загремел голос боярина. — Бог сотворил человека из костей и жил, из праха земного. Ничего иного в нем нет. А если есть, то известно одному Богу, а не вам.
Желчный наклонился к толстобрюхому и стал шептать ему на ухо. Тот покивал.
— Мы знаем, как сотворен человек.
Один из священников тронул воеводу за руку.
— Будь осторожен, боярин. Они вовлекут тебя в богословский спор. Справишься ли?
— Думают посрамить меня? — недобро усмехнулся Янь Вышатич. — Пускай попробуют.
— Бог мылся в бане, — заговорил желчный, — отерся ветошкой и бросил ее с небес на землю. Черт поднял ее и поспорил с богом, что сотворит из нее человека. И сотворил человека, но лежал тот без движения и без разума. Тогда бог вложил в него душу, и ожил человек. Вот почему, когда умирают люди, тело идет в землю к черту, а душа на небо к богам.
— Вот уж бесовский морок! — сказал воевода. — Сами-то какому богу служите?
— Мы служим богу Черту-Велесу, роющему землю и живущему под землей.
— Какой же он бог, если сидит под землей? — с холодным негодованием произнес Янь Вышатич. — Под землей бес, а Бог на небе, восседает на престоле, который держат ангелы. Высший из ангелов был горд и высокомерен, как вы теперь, и за это свержен с небес, а нынче сидит в бездне. Ему-то вы и служите. Так я говорю, отцы? — обратился он к попам.
— Так, боярин. Этого Велеса язычники почитают в числе прочего властителем загробного мира.
— Оный бес, называемый сатаной, — продолжал воевода, — ждет последнего времени, когда Бог сойдет с неба и свяжет его на вечную муку вместе с теми, кто ему верует. С ним и вы там мучение примете. Но сперва от меня воздаяние по делам своим получите!
Волхвы выслушали его внимательно, снова пошептались и заявили:
— Боги сказали, что не сможешь ты нам ничего сделать.
— Лгут ваши боги, — уверил их воевода. — Могу и сделаю.
— Не можешь подвергнуть нас ничему без княжьего слова, — настаивали ведуны. — Только князь решит, правы мы или нет, что истребляли нечистых жен. Отвези нас в Чернигов, там предстанем перед князем Святославом.
В повалуше стоял гул — кто-то смеялся над волхвами, кто-то возмущался.
— Не переспорить тебе их, Янь Вышатич, — удрученно заметил посадник. — Волхвы по старине живут и нового перед носом не видят. Они ведь по сию пору считают князя первым жрецом, служителем богов. Думают, что он возьмет их сторону и оправдает.
— Князь услышит нас, — подтвердил толстобрюхий.
— Не услышит. Даже не увидит. — Воевода поднялся, подошел к волхвам. — Не знаете, что закон на Руси нынче другой, не тот, по которому жили сто лет назад? Можете верить своим богам, но не можете убивать в угоду им. Вас взяли в разбое с душегубством и татьбой. С разбойниками поступают как с бешеными псами.
— Не сделаешь с нами ничего, — стояли на своем чародеи. — Боги не позволят тебе.
— Посмотрим. Ведите их во двор, — распорядился Янь Вышатич.
Белозерские мужи и кмети воеводы, громко переговариваясь, покинули повалушу, спустились на двор. Следом вытолкали волхвов. На зрелище стеклись прочие дружинники. Челядь побросала работу и тоже вышла смотреть, жалея кудесников.
— Что хочешь делать с ними, боярин? — спросил поп Евстафий.
— Хочу доказать, что лживы и бессильны их боги.
Воевода велел двум отрокам взять тяжелые плети и бить волхвов, пока не признают, что сила на стороне закона, а не древних богов. С колдунов сорвали пояса и верхние рубахи. Первыми же ударами отроки свалили их на землю и принялись хлестать. Толстобрюхий пустился в крик, извивался по рыхлому снегу, подставляя под плеть то бока, то зад или голову. Второй сдерживался и лежал ничком. Когда разодранная рубаха на спине посырела от крови, он не стерпел — глухо замычал.
По знаку воеводы отроки прекратили битье. Волхвов поставили на ноги.
— И теперь скажете, что ничего с вами не сделаю?
— Сказать могли бы, — выдавил серокожий, — да ты не послушаешь, боярин. Ни богов, ни князя не боишься.
— Верно, — согласился воевода и крикнул челяди: — Эй там, несите из кузни клещи.
Волхвы затравленно озирались. Кмети советовали им покориться, потому как воевода все равно их переупрямит — такой у него нрав. Янь Вышатич, подойдя, взялся за бороду толстобрюхого, намотал ее на руку.
— В бороде честь мужа, уважение от людей. В ваших бородах — обман и невежество.
Он дал указание отрокам и отошел в сторону. Двое насели на волхва, выворачивая руки, третий зажал клещами клок бороды и дернул. Толстобрюхий взвыл от боли и унижения. Отрок вздел выдранные волосья кверху и, смеясь, пустил по ветру, чем заслужил громкое одобрение дружины. Опять примерился к бороде. Так, клок за клоком ощипал всю. Только для смеху оставил немного. Толстобрюхого бросили в снег и занялись другим волхвом.
Вновь перед воеводой они предстали опозоренные и жалкие.
— Как кур ощипали, — усмехались кмети.
— Что теперь говорят ваши боги? — спросил Янь Вышатич.
Серокожий поднял глаза на воеводу. Сквозь ненависть из них смотрел страх.
— Боги не меняют своих слов, — выплюнул он.
Боярин отвернулся.
— В яму их.
Он направился в хоромы. Под сенью крыльца к нему присоединился отец Евстафий.
— А про ветошку из бани и сотворение человека дьяволом, — заговорил он, будто продолжал прерванную беседу, — известно, откуда сия прелесть взялась. В Суздале еще при князе Владимире обосновались еретики. Поставили молельню, которую называют церковью и именуют в честь своего ересиарха Александра Армянина.
— Слышал о ней, — кивнул воевода, остановившись в сенях, — но не привелось еще узнать, какой лжи там учат.
— Учат, что мир и вся телесность сотворены злым богом Сатанаилом. Благо же якобы в том, чтобы от сей телесности избавиться. Не следует-де вступать в брак и заводить детей, наживать имение. Этим Сатанаилом они называют Того, Кого мы, верные христиане, прославляем в наших храмах. Себе же они взяли другого бога, коего зовут высшим и истинным, а свое учение именуют единственно подлинным.
— Ересь болгарских богумилов! — подивился боярин. — Далековато же их занесло.
— Скорее армянских павликиан, — возразил священник.
— Суть у них едина, отче, — отмахнулся воевода.
Он вошел в полутемную пустую клеть и сел на лавку. Отец Евстафий поместился возле.