Кате император поцеловал ледяную и потную руку, Джеймса сильно хлопнул по плечу и заключил в объятия, — царь обнимает другого царя, никому дела нет, даже если и просочится что. Однако обошелся без партийных лобзаний, все жесты Павел аккуратно продумал наперед. Покуда вносили и распаковывали подарки, он присел против жениха и невесты в высокое кресло с государственным гербом на спинке, расслабился. Чтоб разрядить обстановку, чуть качнул кистью левой руки. Тут же на столе материализовался армянский коньяк и небольшая закуска, точная копия того, чем угощались они, прячась на Брянщине у великого князя Никиты. Правда, под простецкой этикеткой скрывалось намного более благородное содержимое: подлинный шустовский одна тысяча девятьсот… одиннадцатого? Двенадцатого? Павел не помнил. Он и не обязан был помнить. Он знал, что тут все самое лучшее.
Император выждал, чтоб открыли бутылку, и жестом отослал лакея. Разливал по рюмкам собственноручно, давая понять, что избирает неофициальный вариант прощания.
— Так летите? — спросил он, согревая в ладони бокал.
— Летим, ваше величество, — тихо сказал Джеймс, а Катя только склонила голову. Выпили. Закусили ломтиками соленого ананаса. Сразу, по инициативе Павла, повторили. Павел подождал, чтобы тепло растеклось по жилам, понял, что нужно что-нибудь сказать, ничего не придумал умного и произнес:
— Ты насчет ананасов соленых… У тебя с Витольдом общая граница через Северный Полюс, выпиши у него специалиста, начинай сам выращивать. Теплицы он подарит, а отопление у тебя дармовое.
Джеймс благодарно кивнул. Отопления для ананасных теплиц в Ново-Архангельске хватало, к прилету нового царя приказано было погасить вулкан Святого Лазаря, торчавший в двух шагах от аэродрома. Остаточное тепло очень даже уместно было направить на выращивание столь любимых в качестве закуски всеми северными царями и императорами соленых и квашеных ананасов.
— Ну, что же молчишь: выбрали царем, так уж у тебя и важность в глазах синеет? Я платье твоей… невесте привез, полюбовались бы.
Катя и сама уже добралась до жемчужного чуда и с большим трудом пыталась прикинуть его на себя, глядя в зеркало. Кликать фрейлин ей сейчас было неловко, а сама примерять дареное она уже отвыкла. Джеймс махнул ей — мол, потом поглядишь, возвращайся к столу. Он чувствовал, что его молчание становится не совсем приличным, и — как в омут головой, понес ахинею.
— Непременно пришлю, государь, наших ананасов, с первой же засолки. Конечно, приятно, что уж тут лицемерить. Был разведчик как разведчик, а теперь вот — царь… Хотя, думается, все-таки вассальный? С другой стороны, судьба есть судьба, у вас… у нас… словом, у России… Все тут правильно знают насчет судьбы, ни на чем ее не объедешь. Я — разведчик? Я — шпион? Сумасбродная мысль, сам не понимаю, как она мне в голову пришла. Захотела Аляска царя. Ну и ладно: есть на Аляске царь. Он отыскался. Этот царь я.
— Не волнуйся, в сумасшедший дом тебя никто не посадит, — усмехнулся Павел, оценив познания бывшего шпиона в русской литературе. — Соскучишься, поди, в Ново-Архангельске, пока что ведь столица он… так себе, не Москва. Твоя забота — сделать его достойным городом. Список переименований тебе уже подготовили, венчать будет митрополит. И сразу подумай о наследнике! — с трудом добавил Павел такую болезненную, но все же необходимую, давно приготовленную фразу. Катя настолько резко покраснела, что Павел понял: кажется, на этот счет на Аляске дела пойдут легче, нежели в России. Впрочем, надо говорить не «на Аляске», а «в Аляске» — царство-государство, чай, да еще православное. На мгновение Павел пожалел, что разошелся с Катей, но вспомнил, что у него и Кати дети как-то не получались, значит, и проектируемый наследник был бы под сомнением, или, скажем округло, автор проекта. Он с резкой болью подумал о Тоне и снова налил, чуть ли не по полной, себе и Джеймсу, а Кате втрое меньше. Она поняла намек и снова покраснела.
— Тут я в дорогу закусить вам привез кое-чего, ну, и к свадьбе от села кое-что, — со слезой продолжил император, когда выпили. По чуть заметному знаку лакеи внесли орхидеи, курник и прочее, все поставили на стол — даже эмалированное ведро с яйцами, кажется, здорово удивившее Катю, однако Джеймс, хоть и не умел по шпионской своей выучке краснеть, все понял, и Павел понял, что он понял. Павел развернул укутанный во множество полотенец высокий пирог-курник, подумал — и не стал звать лакея. Настасьи осрамить не могли. Быстрым, совершенно фехтовальным движением он выхватил из рукава тонкий стилет и рассек пирог надвое. От запеченных петушиных гребешков, пополам со шляпками белых грибов, шел и сейчас легкий пар. Павел откромсал три куска, разложил по тарелкам, снова налил.
— Постарались бабы! Курник — король пирогов! Свадебный… — пробормотал Джеймс.
— Царь пирогов. Царь, — поправил Павел. — Много не съедим, ты остатки не вздумай здесь бросать, перекусите в самолете.
— А когда вылет? — спросил Джеймс. Павел так и застыл с куском в руке — ну и царь, однако.
— Когда прикажу, тогда и вылет, — наконец нашел он ответ. Джеймс окончательно не выдержал и все-таки покраснел. «Ох, не готов ты еще в цари!» подумал Павел, но других кандидатов на место американского государя у него не было. Павел снова налил и приготовился к демонстрации главного сюрприза.
— А теперь, ваше величество, — он впервые обратился так к бывшему разведчику, — примите наш монарший подарок. И вспомните нашу веселую деревенскую весну.
Покуда Джеймс из красного становился очень белым, а Катя, ослепленная жемчугами, окончательно отчаялась что-либо понять в мужском разговоре, отпробовала курник, констатировала, что такого ни в жисть бы испечь не сумела, даже с фрейлинами, Павел одну за другой выкладывал на стол бумаги. Сперва две заверенных государственным нотариусом ксерокопии. Потом — еще страницу, чисто переписанную главным писарем Кремлевских канцелярий, бароном Юго-западным-Южным. Присмотрелся к лицу Джеймса, понял, что ни хрена-то владыка Аляски до конца понять не может. Тогда император вынул авторучку и размашисто, с тремя росчерками подписал третий документ — «Павел Второй» — и перебросил Джеймсу.
«Мы, Государь Павел Вторый, член КПРИ, милостию Божией и миропомазанием самодержец Всероссийский: Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский и прочая, и прочая, настоящим документом торжественно навсегда отрекаемся от титулов Царя Американского, великого князя Ново-Архангельского, Иссанахского и Унимакского, Барановского и Колошского, князя Алеутского и графа Свято-Францышского, дабы передать их в вечное владение роду Иоакима Нипела, свободно избранного царя Аляски и всех прилегающих к ней земель…»
Джеймс обалдело разглядывал три документа: ксерокопию отречения от престола сношаря в его, Джеймсову пользу, ксерокопию отречения Джеймса в пользу Павла — и подлинное, собственноручное, подписанное императором отречение от всех американских титулов в пользу опять-таки Джеймса. Первые два документа, кое-как накарябанные на колене, одно на сношаревом, другое на Джеймсовом, разительно констрастировали с казенной каллиграфией третьего. Погашенный полтора года назад усилием воли коньячный дух пробудился, резко ударил в голову бывшего разведчика: тот становился не удельным владыкой, не вассальным царьком, а настоящим легитимным царем большого государства на американском континенте, сколько-то пробывшего, конечно, под игом США, даже побывшего самым большим штатом этой державы. Павел помедлил и жестом фокусника выложил на стол еще четыре документа, из коих следовало, что Американское Царство Аляска уже признали де-факто, де-юре, вообще и в принципе — четыре великих державы сверхнового времени: Российская Империя, Республика Сальварсан, Инуитская Империя Гренландия и Федерация Островов Клиппертон-и-Кергелен. От имени последней на документе, рядом с гербом-печатью в виде крылатой секвойи, расписался ее почетный президент, великий мореплаватель Хур Сигурдссон, навеки пришвартовавший свою секвойю к Острову Валаам на Ладоге. Павел глядел на окосевшего Джеймса и наслаждался взятым реваншем.