Мурманцев извлек из кармана и ткнул ему под нос удостоверение в раскрытом виде.
— Белая Гвардия? — порозовев, выдавил Залихватский. — Но я ничего противозаконного не совершил! Я лояльный подданный Его Величества!
— Тогда зачем оправдываться, если ничего не совершили?
Психоаналитик скосил глаза на дверь из уборной, оценивая шансы сбежать. Увы, их не было. Мурманцев своей широкой спиной и непримиримой позой перекрывал ему пути отхода.
— Вы меня арестуете? — спросил безнадежно Залихватский, совсем поникнув.
Мурманцев сделал шаг вперед. Психоаналитик прижался к стене возле зеркала.
— Я предупреждал, чтобы вы не попадались мне на глаза, — мрачным голосом произнес Мурманцев.
Залихватский растерянно моргнул раз, другой.
— Откуда же я мог знать, что вы здесь появитесь, суда… господин капитан, — с жалобной, заискивающей улыбкой промямлил он.
— Вы должны были предполагать это на основании того, что я живу в этом городе, — твердокаменно, с непроницаемым лицом сказал Мурманцев. — Как давно вы посещаете это кафе? Говорите только правду.
— Я всегда говорю только правду, — Залихватский попытался принять гордый вид, но у него не получилось. — Это кафе я посещаю всегда, когда приезжаю к моей родственнице, вдове судового промышленника Карзинкина.
Мурманцев достал бумажник и вынул фотографию арестованного Яковлева, сделанную в тюрьме.
— Этого человека видели здесь когда-нибудь?
Залихватский долго рассматривал снимок, моргая, потом кивнул.
— Безусловно, я видел его здесь. Но припомнить, когда…
— Это и не требуется.
Мурманцев удовлетворился ответом и убрал фото. Его предположение совершенно подтвердилось. Яковлева натравил на гильдмастера господин Еллер, тем же самым способом, каким подсунул следствию по делу об убийстве — в лице Мурманцева — тупиковый «японский след». Просто гений какой-то.
Тем не менее доказательств вины господина Еллера не было по-прежнему. Свидетельство почти что признанного сумасшедшим Касигавы и факт гениальной Мониной ловкости к делу не идут никак.
Мурманцев посмотрел на жмущегося у стены психоаналитика с яркими морковными кляксами и дорожками на светлом сюртуке.
— У вас есть два часа на то, чтобы убраться из города.
Глаза у Залихватского стали круглыми, обиженными и просящими.
— Что ж это… я не могу так… у меня обязательства… хотя бы два дня!..
Мурманцев был неумолим.
— Предпочитаете быть задержанным по подозрению в причастности к антигосударственному заговору?
Залихватский побелел и начал оседать.
— Сейчас вы выйдете отсюда и, не задерживаясь, отправитесь к вдове Карзинкиной укладывать чемоданы. А если я увижу, что вы заговорили с кем-то из присутствующих здесь господ…
Филипп Кузьмич перестал падать и энергично затряс головой.
— Ни с кем, — он приложил руку к сердцу, — никогда. Я лояльный подданный Его Величества, суд… господин капитан.
— Тем лучше. Идите.
Мурманцев освободил проход и вышел вслед за психоаналитиком, шествующим на деревянных ногах.
В зале трактира утихомиренные выпивохи залечивали раны. Разбушевавшегося Жоржа умотали чьим-то плащом, и теперь он сидел на стуле, как в смирительной рубашке, в недоумии хлопая глазами. Кто-то стонал, кто-то с помощью официанта соскребал с себя квашеную капусту. Аркадий бросил свои шпаги-вилки и стоял в стороне, вдумчиво созерцая арену побоища. На лице у него царило яростное вдохновение. Надо было полагать, что в результате на свет явится какая-нибудь героико-батальная поэма. Коломенский лежал на полу без сознания, и по лбу у него струилась кровь, а под глазом разливался этюд в багровых тонах. Видно, и ему досталось Жоржева блюда. Господин Без Имени торжествующе стоял над телом, нежными прикосновениями проверяя состояние своего пострадавшего от кручения носа. При этом произносил эпитафию:
— Вот так вот… Кто на нас с мечом… тот от меча и… А что ж… Я молчать не буду… Не могу молчать… Нельзя так… сударь ты мой разлюбезный…
Филипп Кузьмич и рад был бы предоставить кому-нибудь свои услуги психоаналитика, спасти от психологической травмы, но строгий наказ капитана Мурманцева не позволял. Поэтому он бочком, по стеночке пробрался к выходу, выхватил у гардеробщика свое пальтецо с плешивым воротником и ринулся наружу.
Мурманцев остался, размышляя о том, куда подевался господин Еллер. Потом подошел к гардеробщику и спросил.
— Господин Еллер изволили уйти. Очень чувствительная натура, сударь. Не любят они рукоприкладства, — объяснил пожилой слуга в военном френче без знаков различия.
Правдоподобно, но Мурманцева грызло сомнение и подозрение. Господин Еллер был не просто чувствительной натурой. Он обладал просто-таки сверхъестественным чутьем. А чутье на любую опасность у таких людей развито в высшей степени. Как бы не пришлось объявлять модного писателя в государственный розыск.
Мурманцев надел плащ и вышел на улицу. Подумав, достал из кармана телефон и набрал номер капитан-командора Алябьева.
…В темной, беспросветной, безлунной ночи горел одинокий костер. На четыре шага от него уже ничего не было видно. Огонь бросал искры, на шатких подпорках жарилась кроличья тушка, слишком маленькая для компании, рассевшейся вокруг костра. У самого вертела пристроился на чурбачке человек — не м о лодец и не старик, хотя мог бы сгодится в отцы двенадцати девам, что кучкой расположились рядом на ковриках, подогнув под себя ноги. Но это вряд ли — девы, все как одна, узкоглазы и раскосы, дочери далекого желтолицего самурайского Востока. По другую сторону от костра сидят на голой земле местные крестьяне-малоросы, парни, мальчишки, девушки в венках и даже один старый дед приковылял с суковатой палкой-посохом. Блики огня вольно гуляют по лицам, ноздри втягивают дразнящий аромат кроличьего мяска, глаза прикованы к рассказчику, медленно крутящему вертел.
Человек называет себя рабом Божьим и говорит, что идет на юг, далеко-далеко, туда, где солнечный свет смыкается с вечной непроницаемой ночью. Двенадцать дев идут с ним, измеряя шагами бесконечные просторы Белой Империи. Тысяча верст уже позади, а сколько еще их впереди, долгих, неведомых, все более жарких, — тому счета нет.
Раб Божий с грубой дерюжкой на плечах — прохладна октябрьская ночь — ведет неторопливую повесть о днях, давно канувших. И хотя сам никогда не видел того, о чем говорил, слушатели были уверены в обратном, столь завораживающе звучал рассказ. Перед глазами вставала пугающая картина жуткого звездопада, похожего на светопреставление, метались в огне и рушащихся городах люди, беспощадные волны отъедали края земли, и солнце пьяно скакало по небосводу, вставая и заходя то тут, то там. А в маленьком городке между Европой и Азией томился под стражей Божий помазанник, снявший с себя корону. По земле из края в край носилась не то война, не то просто безумная грызня и резня перепуганных, озверевших, потерявших Бога и себя людей. Пылали поля, города, умирала в муках и агонии старая, дряхлая империя.