— И что делаете вы, отец мой, чтобы освободить этого узника золота, этот разум, который есть основа всего? — мягко спросил де Пейрак.
Но алхимик не обратил внимания на иронию в голосе графа. Голова его была запрокинута вверх — он следовал за своей давней мечтой.
— Чтобы освободить его, нужен философский камень. Но и этого недостаточно. Надо дать импульс с помощью преображающего порошка, он есть начало феномена превращения всего в чистое золото.
Монах замолчал, полностью погруженный в свои мысли.
— Я занимался исследованиями долгие, долгие годы и теперь думаю, что достиг некоторых результатов. Я соединяю философскую ртуть — женское начало, с золотом — мужским началом (золото должно быть чистым и листовым), затем ставлю эту смесь в Атанор, или «Дом Премудрого Цыпленка» — в это святилище, дарохранительницу, которая должна быть в каждой лаборатории алхимика. Философское яйцо — реторту совершенной овальной формы, плотно закупоренную, чтобы ни в коем случае ничего не пролилось, помещаю в глубокую посуду, заполненную золой, и ставлю в печь. Я поддерживаю огонь определенной температуры и силы; таким образом, нагретая ртуть и содержащаяся в ней сера постепенно расщепляют золото до состояния малых частиц. После шести месяцев кропотливого труда я получил черный порошок, который назвал «совершенная тьма». Этот порошок позволил мне превращать поверхности металла в чистое золото, но, к сожалению, жизненное начало моего purum aurum [108] было еще не так сильно, ибо у меня никогда не получалось полное превращение.
— Но вы, несомненно, пытались укрепить этот умирающий зародыш? — спросил Жоффрей де Пейрак, и было видно, что он забавляется.
— О да, думаю, что дважды я уже был почти у цели. Первый раз я поступил следующим образом: в течение двенадцати дней я настаивал в навозе соки трав пролесника, портулака и чистотела; затем я очистил настой и получил жидкость красного цвета. Я снова поставил настой в навоз. Там появились черви, которые пожирали друг друга, пока не остался только один. Я откармливал его теми же травами, пока он не стал толстым. Тогда я сжег его, а получившийся пепел смешал с купоросным маслом и порошком «совершенной тьмы». Но его сила увеличилась только на самую малость.
— Фу! — воскликнул шевалье де Жермонтаз с отвращением.
Анжелика бросила растерянный взгляд на мужа, но тот оставался невозмутимым.
— А во второй раз?
— Во второй раз я питал большие надежды. Один путешественник, потерпевший кораблекрушение у неизвестных берегов, где никогда не ступала нога человека, передал мне толику девственной земли. Как известно, в абсолютно девственной земле скрыто семя или жизненное начало металлов — это и есть философский камень. Но к сожалению, та земля не была девственной, — со скорбным видом проговорил монах, — так как я не получил ожидаемых результатов.
Теперь и Анжелике захотелось рассмеяться. Немного поспешно, чтобы скрыть веселье, она спросила:
— Жоффрей, вы сами мне рассказывали, что однажды потерпели крушение около пустынного острова, покрытого туманами и льдами?
Монах Беше встрепенулся, его глаза заблестели, он схватил графа за плечи.
— Вы пережили кораблекрушение у берегов неизвестной земли? Я знал, я подозревал это. Вы же тот, о ком говорится в трудах алхимиков, вы тот, кто вернулся из «потустороннего мира, там, где гремит гром, дуют ветра, идет дождь и падает град. Только там тот, кто ищет, найдет философский камень».
— Кое-что из вашего описания действительно было, — небрежно бросил граф. — Я могу добавить к этому даже вулкан, окруженный, как мне показалось, вечными льдами. Необитаемые берега. Это был остров Огненная Земля. Меня спас португальский парусник.
— Я бы отдал жизнь и даже душу за клочок этой девственной земли! — воскликнул Беше.
— Увы! Отец мой, признаюсь вам, я как-то не подумал об этом.
Монах бросил на графа мрачный и подозрительный взгляд, и Анжелика поняла, что Беше не поверил.
Взгляд молодой женщины поочередно останавливался на мужчинах, стоящих перед ней в странном окружении реторт и колб. Прислонившись к кирпичной кладке одной из печей, Жоффрей де Пейрак, Великий Лангедокский Хромой, рассматривал собеседников с надменной иронией. Он без всякого смущения давал понять, что нисколько не уважает этого старого Дон Кихота от алхимии и его расфранченного Санчо Пансу.
Рядом с этими гротескными персонажами он казался Анжелике таким величественным, таким свободным и необычным, — а осознание этого было таким внезапным и неожиданным, что от нахлынувших чувств у нее защемило сердце.
«Мне страшно, — подумала она вдруг. — Мне так страшно. Ах! Пусть они не причинят ему зла… Не раньше… Не раньше, чем…»
Она боялась даже в мыслях выказать свое желание: «Не раньше, чем он сожмет меня в своих объятиях…»
* * *
Однажды утром, войдя в библиотеку вместе с графом, Анжелика застала Клемана Тоннеля, дворецкого, который переписывал на вощеные таблички для письма названия книг. Как и в первый раз, когда его здесь обнаружили, Тоннель выглядел смущенным и старался спрятать таблички для письма и стилос.
— Черт возьми, кажется, вас и вправду интересует латынь! — воскликнул граф больше с удивлением, чем с досадой.
— Меня всегда влекло к знаниям, мессир граф. Я хотел стать помощником нотариуса, и для меня большая честь, что я служу не только столь важному сеньору, но и выдающемуся ученому.
— Но мои книги по алхимии вряд ли помогут вам в изучении права, — заметил Жоффрей де Пейрак, хмуря брови; ему никогда не нравились вкрадчивые манеры Тоннеля. Из всех слуг в доме только к нему граф обращался на «вы».
Когда Тоннель ушел, Анжелика огорченно сказала:
— Я не могу пожаловаться на службу Клемана Тоннеля, но, не знаю почему, его присутствие тяготит меня все больше и больше. Когда я смотрю на него, то чувствую, что он напоминает мне о чем-то неприятном. Однако ведь именно я привезла его с собой из Пуату.
— Ба! — сказал Жоффрей, пожимая плечами. — Ему недостает скромности, но я ничего не имею против тяги к знаниям, пока она не привела его к печам моей лаборатории.
И все же Анжелику мучила необъяснимая тревога, и еще не раз в течение дня образ дворецкого со следами перенесенной оспы на лице беспокоил ее мысли.
Вскоре после этого события Клеман Тоннель попросил отпустить его в Ньор, чтобы решить вопросы с наследством. «Эти проблемы с наследством никогда не закончатся», — подумала Анжелика. Она вспомнила, что он уже однажды отпрашивался по этой причине. Клеман обещал возвратиться в следующем месяце, но Анжелика, видя, с какой тщательностью слуга собирается в дорогу, предчувствовала, что больше он не вернется.
Насыщенные событиями дни отодвинули эту тревогу.
Когда дворецкий уехал, Анжелику охватило безотчетное желание снова увидеть Монтелу и родных. Но отцу она была не нужна. Да и сама Анжелика еще хранила смутную обиду на него из-за своего брака. Братья и сестры разъехались. Она подозревала, что тетки становятся все более раздражительными и вздорными, а кормилица — властной. На мгновение ее воспоминания обратились к Николя, но он исчез из Пуату после ее свадьбы.