— Детский сад и богадельня. — И пошел дальнее созерцать.
Командир подвел итог:
— Всем следить за своим оружием. Разгильдяев буду наказывать недельным дежурством по кухне.
Паша попросил Матвея подменить его, вручил ему кашеварский фартук. Кир уже не брыкался, но тоже был красный, как ягода малина.
— Вторая, — конфузливо молвил Паша, будто извиняясь за причиненное беспокойство. Снимая одной рукой на ходу ремень, он поволок мальчишку в лес.
Ярослав Премудрый с трагическим видом водил над травой металлической шахматной доской. Но фигурки с магнитами к ней все равно не липли. Я предложил ему свои услуги в обмен на занимательную историю из прошлой жизни отряда для моей хроники. Он обрадовался и, пока я ползал в траве, наплел мне кучу анекдотов про Богослова и его непростые отношения с миром. Потом я спросил, почему его зовут Премудрым. Ярослав лег на спину, закинул руки за голову, зажмурился с блаженной физиономией и сказал:
— Мудр тот, кто ищет Премудрость в других.
— И в дураках тоже? Совсем глупых? — Я лег рядом на живот, нашел букашку и стал ее дрессировать.
— Не бывает таких.
— Как это не бывает? — удивился я. — Сколько хочешь.
— Не. Они просто не знают, что когда-то в них жила Премудрость. Потом она увидела, что в ней не нуждаются, и ушла.
— Обиделась? — улыбнулся я, мучая букашку.
— Не. Огорчилась. Она знает, что людям тяжело быть премудрыми. Верней, знает, что им так кажется. Поэтому сама воплотилась, стала Человеком — показать им, что это не так. С тех пор премудрых на земле прибавилось, но все равно мало. Вот так, князь Константин.
Я застыл с вытянутой ладонью. Букашка нервно перебирала лапками.
— Я не князь. Тебе Вадим рассказал?
— А что, это тайна? — Ярослав повернулся ко мне с заговорщицким видом.
— Вообще-то да, — насупился я. Букашка вырвалась на свободу и упала в траву.
— Никому не скажу, — пообещал он, положив руку на сердце.
— Смеешься?
— Не. Серьезнее меня сейчас только наш выпоротый снайпер.
Я оглянулся. Кир с сумрачной физиономией выглядывал из зарослей, будто индеец.
— В твоей семье действительно хранится письмо великого князя? — поинтересовался Ярослав.
— Да, — сознался я. — На толстой бумаге с личным гербом А внизу клякса. Наверно, специально оставили.
— Специально? Хм Видимо, великий князь сильно осерчал на свою дочь. — Ярослав смотрел вопросительно.
— Еще бы. — Я не заметил провоцирующего хода и все ему чистосердечно выложил: — Она влюбилась в армейского офицера, героя Плевны в русско-турецкой войне. Сбежала из дома и обвенчалась с ним. Великий князь никогда бы не согласился на этот… как это называется… адью… адюльтер.
— Может, мезальянс? — усмехнулся Ярослав.
— А, ну да. Он, конечно, долго гневался, знать ее больше не хотел. Потом написал ей. Про то, что она разбила его родительское сердце, переступила Божеские и человеческие зако ны, и все такое. И приписка в конце: может быть, когда-нибудь я смогу простить тебя… Только он умер через два года.
— Жутковато это — умереть и не простить, — медленно проговорил Ярослав. — Ведь и Бог не простит… А больше он не писал ей?
— Не знаю. Других писем нет.
— Странно.
— Что странно?
— Так, ничего. Но он должен был ее простить.
— Почему должен?
— Спинным мозгом чую, что должен был, — непонятно сказал Ярослав, сел и повел носом. — О, наконец-то сегодня пожрать дадут. Пошли.
Пахло тушенкой и снова гречневой кашей. Выла еще банка кабачковой икры, ее навернули с аппетитом. Папаша нашел в этой банке очередной повод для очередной своей вральщины. Хоть бы после ужина рассказал, так нет же — понесло его, не остановишь. Один отечественный гуру, начал Папаша, Великий Маг, весьма любил удивлять своих учеников. А тех, кто приезжал к нему за Просветлением, он любил удивлять еще больше. Удивлял всегда по-разному, но один трюк особенно обожал. Часто проделывал его, когда выезжал с учениками на природу. Там он сначала уходил погулять в одиночестве с банкой кабачковой икры, завернутой в газету. Вываливал икру на землю, мазал в ней газету и бросал рядом. Потом возвращался, брал под руки для беседы каких-нибудь просветляющихся, чаще девиц. Выводил их будто бы случайно на кучу характерного цвета с газетой, радостно кидался на нее, доставал из кармана ложку и начинал пожирать, давясь и чавкая. Просветляющиеся, особенно девицы, впадали в предобморочное состояние.
— Так Великий Маг ставил своих учеников на путь просветления, — драматически закончил Папаша.
— Верю! — в один голос закричали все.
— Наконец-то ты заговорил правдиво, Михалыч, — сказал Монах. — Великий Маг, обучающий своих последователей пожиранию дерьма, — это достойно кисти какого-нибудь концептуального художника.
Папаша благосклонно принимал лавры.
У костра не было только Кира Он со своей тарелкой сидел в стороне и страдал. Я пошел к нему, чтобы не слушать всякую чернуху. Минут пять мы молчали. Потом я спросил:
— Уйти хочешь?
Кир подумал и помотал головой. Подумал еще и сказал:
— Ну чего он ко мне привязался? Хренов воспитатель.
— Это ты к нему привязался, — возмутился я. — Потрошитель малолетний. Устроил тут стрельбище. Паша классный мужик. Ты за что его убить хочешь?
— Хотел бы — убил, — пробурчал он.
— Ну да? — хмыкнул я. — Паша тебя не воспитывает. Просто у него племянник был. Мне Васька рассказывала. На тебя, наверно, похож. Он в секту попал и с крыши прыгнул. Насмерть.
— Зачем?
— Ему мозги в секте так отполировали.
— Я в секте не был, — сказал Кир.
— Ты в банде был, это почти одно и то же. А Паша тебя не воспитывает, — повторил я. — Он тебе шанс дал.
— Какой еще шанс? — подозрительно посмотрел Кир.
— Такой. Мы своих не бросаем. Ты же русский? Православный?
— Чего? — оторопел он. — Бога признаешь?
— Не-а, — поразмыслив, сказал Кир. — А где он, твой Бог?
— В тебе, — ответил я, вспомнив Ярославову Премудрость.
Кир засмеялся, аж в траву повалился.
— Значит, Бога сегодня выпороли? — От смеха он задрыгал ногами.
— Ты, парень, невежественный, как: бревно, — сурово сказал я.
— Сам бревно. — Он утихомирился и опять сел.
— Его били задолго до того, как ты вообще на свет появился.
— Кого?
— Бога. Но ты-то свою порку заслужил, — Он молчал, наверно, понять не мог, как это Бога можно было бить. — Будешь продолжать? Еще три попытки?