— Что это за пакля? — удивилась Аглая.

— По-моему, это клок длинной белой бороды. Я нашел его наверху, он торчал в щели между камнями.

— А почему именно бороды?

— Потому что в сто лет таких толстых волос на голове не остается.

— Ты думаешь, это Белый Старец? — Глаза Аглаи расширились. — Цагаан-Эбуген?

— Эбуген не Эбуген, — проворчал Федор, — а что дедушке, если судить по показаниям свидетелей, вторая сотня лет перевалила как минимум за середину — это факт.

— Но… если судить по показаниям свидетелей, — копируя его, произнесла Аглая, — их было двое, старый и молодой.

Полминуты Федор не находил что сказать. Затем дал волю эмоциям.

— Но это же меняет все дело! Картина совершенно ясна! И причем здесь этот Цагаан?!

Его ожгло резкой болью. Федор вскрикнул, но тут же все прошло.

— Вот и все, — молвила Аглая, вправив сустав. — Теперь порядок. Забинтую, и можешь ходить.

— Благодарю вас, — ошарашенно произнес Федор. — Это очень мило.

— А что полковник Шергин? — поинтересовалась она.

— С ним тоже все в порядке. Мы поговорили, и он поведал мне, как было дело.

— И как оно было?

— О, это долго рассказывать, надо начинать издалека.

— Обед еще не готов.

— Ну, тогда слушай… Все дело в том, что полковник Шергин очень любил Россию и был, что называется, добрым христианином…

Утро выдалось тихим и ластилось, как котенок. Солнце мягко подогревало спину, от кромки лиственного леса доносилась нежно-серебристая птичья акапелла. В воздухе носился аромат поздних цветов, а земля исходила прозрачным туманом, который окутывал все таинственным флером.

— Это здесь.

Аглая остановила лошадь и спешилась.

Федор не слишком ловко, как тяжелый толстый шмель, приземлился на одну ногу.

— Может, скажешь?

— Увидишь сам. Рассказывать бессмысленно.

— Ох уж мне эти туземные тайны, — недовольно отозвался он.

Аглая привязала лошадей к одинокой голубой ели и направилась в сторону ручья, прыгающего по камням на склоне. На пригорке он образовывал крошечный водопад, разлетавшийся цветными брызгами. Федор нагнулся к воде, чтобы напиться, а когда выпрямился, Аглаи не было.

— Эй! Что за шутки? — крикнул он.

Ее сосредоточенная физиономия вынырнула из какой-то щели за водопадом. Аглая приложила палец к губам.

— Тс-с. Иди за мной.

— Ну и кого из нас, спрашивается, больше влечет мистика? — пробормотал Федор, протискиваясь в вертикально вытянутую узкую дыру.

Здесь было темно и душно. Аглая включила фонарик и пошла вперед по расширяющейся пещере.

— Пахнет дохлыми мышами, — поморщился Федор.

Аглая остановилась.

— Что? — спросил он.

— Смотри.

Луч фонарика бегал зигзагами по груде блестящего хлама. Постепенно до Федора дошло, что груда имеет правильные геометрические очертания и сложена из отдельных пирамидальных брусков, отливавших рыжим блеском.

— Что это?

— Золото Бернгарта, — спокойно ответила Аглая.

Федор тяжело сглотнул и вцепился ей в плечо.

— Не подходи.

Но она и без того не двигалась с места.

— Надо сдать его государству, — предложила Аглая.

— Государству от этого пользы не прибудет. — Федора одолевали неприятные мысли.

— Рано или поздно кто-нибудь еще найдет его.

— Найдет, — согласился он и ненатурально оживленным голосом спросил: — Ну что, Аглая Бернгартовна, как делить будем — по правде или по справедливости?

— По правде, — ответила она, даже не улыбнувшись.

— Верно. Справедливость — дело темное. Пошли отсюда.

Федор забрал фонарь и подтолкнул Аглаю к выходу.

— Как у нас справедливость искать начинают, — объяснил он по пути, — так друг дружке лбы бьют и морды дерут. А потом за топоры берутся, на тачанки садятся и подковы на каблуки насаживают.

— И в Беловодье ходят, — добавила Аглая.

Они вылезли наружу и побрели к лошадям.

— Знаешь, эта история про Беловодье начинает мне нравится, — после раздумья поделился Федор. — Она засверкала новыми гранями.

— Вот уж не предполагала, что у нее могут быть новые грани, — удивилась Аглая.

— Просто у тебя замылился глаз. Ты ведь не будешь отрицать очевидное?

— И что тебе очевидно?

— Да то, что на пути у Беловодья стоит Царь-гора.

— Ах это, — небрежно сказала Аглая, взлетая на своего жеребца. — Этой новой грани много сотен лет.

— Неужели. — Федор невозмутимо двинул бровью и тоже одним махом оседлал лошадь.

Аглая одобрительно дернула уголком губ и ударила по крупу коня каблуками.

4

Полночь тянулась вязко и долго. Шергин отчетливо слышал тиканье и несколько раз взглядывал на старинные часы с кукушкой. Однако длинная стрелка не двигалась с места, будто заснула на цифре двенадцать. Он хотел спросить священника, что с часами, но усть-чегеньский батюшка, усмехнувшись в жидкую козлиную бороду, понял его без слов.

— Это, видите ли, весьма умные часы, немало видавшие на своем долгом веку. Они чувствуют настоящее время.

— Какое настоящее? — подавленно спросил Шергин, ощущая себя разбитым и навсегда уставшим.

— То, которое сейчас в России остановилось. Время метафизическое. Долгая полночь, безвременье. Боюсь, как бы эти странные люди, называющие себя большевиками, вернувшись, не арестовали мои часы за контрреволюцию, — пошутил отец Илья и долил себе чаю из остывающего самовара.

— Вы боитесь только за часы?

— Часы безответны, человек же предстанет пред Господом и дела его будут взвешены… Что же тут бояться? Его несправедливости? — Священник с шумом и удовольствием втянул в себя чай. — Ответил я на ваше недоумение?

— Мое недоумение простирается слишком далеко, батюшка. В последние дни я пережил многое, мне даже казалось, что я нашел ответы на все свои вопросы. Но вот опять я перед разбитым корытом. Меня мучают сомнения…

— Они мучают вас оттого, что ответы действительно найдены, — благодушно ответил священник. — Уверен, вам это не показалось.

— Мне бы вашу уверенность…

— Извольте, поделюсь.

Шергин посмотрел на него долгим, затуманенным взглядом.

— Что же, в самом деле…