Ее уже не преследовала память о Гае, но чем ближе становился канун Рождества, тем она острее чувствовала, что не примирилась с ним. И говорила себе, что невозможно достичь окончательного примирения с мертвыми, если не принимать за примирение равнодушие и забвение. Они не могут осуждать нас, но не могут и прощать. У них нет ни знания, ни силы, ни власти. Они могут существовать только как вопросы, как бремя, как боль и как странные объекты любви. Она всегда будет любить Гая, оплакивать его, нуждаться в нем, чувствовать боль, и этот вопрос и это бремя останутся с ней до конца жизни.
А Тим думал: ее мысли сейчас о Гае. Ах, эта печаль, печаль в глубине чуда. Он будет верен ей, думал он, будет служить ей преданно и с любовью все отпущенные им дни жизни. И никогда больше не солжет ей. Никогда. Никогда. Никогда? Ну, почти.
— Это так печально, — сказала Гертруда, — я надеялась, Анна будет с нами на Рождество, надеялась, мы встретим его все вместе: ты, и я, и Анна, и Питер, а теперь ее не будет.
— Не будем играть в шахматы, ладно? — предложил Тим. — Давай ложиться.
— Да, дорогой. Знаешь, я тут вот о чем подумала. Попробую написать роман, мне всегда казалось, что у меня получится.
— Вот это да! — воскликнул пораженный Тим. — И обо мне там напишешь?
Они отправились в спальню.
— Ты не заболел? — спросила Манфреда миссис Маунт.
— Нет.
— Я думаю, заболел, заразился от Джанет, вечно скрываешь простуду.
— Да нет же. Забыл сказать, Белинтой возвращается.
— О, прекрасно. Но почему сейчас, когда как раз начинается лыжный сезон? Наверное, деньги кончились.
— Полагаю, дошел слух, что его мать собирается замуж!
— Тогда ничего удивительного. Думаю, она сама и пустила слух. Ты, конечно, никогда не видел ее.
— Нет.
— Горгона. Таких теперь нигде не встретишь, даже в Ирландии. Но скажи на милость, откуда у Белинтоя деньги, не ты ли даешь их ему?
Манфред улыбнулся.
Он и Вероника Маунт попивали бренди дома у Манфреда. Был поздний вечер. Подмерзшие тротуары искрились инеем. Обещали снег. Но дома у Манфреда было тепло и уютно.
Комната, где они сидели, была просторной, с высоким потолком и бледно-желтыми стенами, которые Манфред не удосужился перекрасить, когда въехал сюда несколько лет назад. В мягком свете нескольких настольных ламп, расставленных у декоративного камина, она выглядела довольно приятно. Манфред и миссис Маунт (пообедав в ресторане) сидели в тени в разных углах длинного дивана, среди множества расшитых подушечек, на гору которых миссис Маунт раздраженно пыталась опереть локоть. На большом шелковом ковре у их ног были изображены изысканные розовато-лиловые охотники, преследующие изысканных розовато-лиловых зверей. По затененным бледно-желтым стенам висели гравюры и акварели — трофеи бессистемного увлечения Манфреда. В общем, он был равнодушен к тому, что его окружало, даже внимания не обращал, хотя бывало, увлеченный какой-нибудь идеей, получал удовольствие, таща домой некое сокровище изобразительного искусства.
Манфред сидел, повернув к гостье крупное ласковое лицо. Он был, как обычно, в строгом черном костюме, белой рубашке и темном шелковом галстуке с рисунком в виде редких красных звездочек. На Веронике было вечернее платье без изысков, полуночно-синее шерстяное с бледно-голубым шелковым гофрированным шарфиком, повязанным на шее с продуманной небрежностью. Беспокойные изящные ноги она подняла на диван, поджав под себя. Ее дорогие потертые туфли знавали лучшие времена.
Вероника продолжала:
— Граф будет рад увидеть Белинтоя.
— Для Графа наступили великие дни.
— Да, и в смысле Гертруды, и в смысле Папы.
— Что Гертруда сделала такое с Графом? Это поразительно.
— То, что Гертруда сделала, — сказала Вероника, — ей ничего не стоило, она протянула руку и втянула его в магический круг своей любви.
— Это было милосердно с ее стороны.
— Как ты наивен, даже скучно. Это было сделано из корысти. Она просто не хотела, чтобы Граф уезжал. Зачем лишаться раба?
— Что ж, ничего страшного, — сказал Манфред, — поскольку он не против. Думаю, ей нужно, чтобы он с его хорошим мнением о ней был рядом.
— Да…
— Она не могла вынести, чтобы Граф уехал с черными мыслями о ней.
— Ты прав. Чуточку ласки — и черные мысли быстро сменятся светлыми. Но на месте Тима я бы обеспокоилась.
— А я не стал бы. В Тиме есть нечто детское, что совершенно покоряет Гертруду…
— Она чиста, а Тим беспутный, ты сам это видишь.
— Да. Может, это даже освобождает ее после всех тех лет, прожитых с Гаем.
— Она была неровня Гаю. Вышла за человека во всем выше нее. Все мы тогда так считали.
— Разве, Вероника? Нет, Тиму ничто не угрожает. Он действительно везунчик, если б на него напали грабители, они его никогда б застрелили.
— Он бы улестил их.
— Нет, ему просто везет, как пьянице. Он даже может радоваться, что нашелся такой человек, как Граф, чтобы развлекать Гертруду в его отсутствие.
— Такой благородный, ты имеешь в виду! Да, Граф — благородная душа.
— К тому же он и Тим хорошо относятся друг к другу.
— Ладно, Тиму нечего опасаться, а ей?
— Хочешь сказать?..
— Не думаешь ли ты, что он снова сбежит к своей любовнице?
— Нет, да и зачем ему это делать, он счастлив, влюблен.
— Не будь таким сентиментальным, Манфред. Все это слишком хорошо, чтобы быть правдой.
— Полагаю, Эд Роупер всем рассказал ту историю.
— О любовнице? Гм, он рассказал тебе.
— Да, но я никому не проговорился.
— Конечно, ты у нас невозможный молчун! Гертруда была потрясена. А все-таки что именно произошло? Думаю, ее лучше не спрашивать?
— Да, не надо. В любом случае все благополучно завершилось.
— Я слышала, Тим затевает бизнес с Эдом Роупером, то ли кружки, то ли спички, то ли еще что-то подобное. Это правда?
— Да, я даже косвенно участвую в этом финансами.
— Я бы и пенса не вложила в Тима Рида.
— Эд проследит за всем, он не дурак.
— У нас нет никаких доказательств, что Тим настоящий художник.
— Мы никогда их и не искали.
— Так и знала, что ты это скажешь. Гертруда собирается оборудовать великолепную студию, где он будет развлекаться, когда они переедут в Хаммерсмит, или Чизуик, или другой какой район в низине, от которого они сейчас с ума сходят. Я бы ни за что не стала жить возле этой вонючей реки. Года не прошло, как Гай умер, а она уже в постели с другим мужчиной обсуждает обои! Жаль, что Гертруда переезжает с Ибери-стрит. Это конец целой эпохи.