Мор прошел по асфальтированной площадке, по привычке стараясь не смотреть на окна классных комнат, за которыми все еще шли уроки; с некоторым разочарованием он вспомнил, что сегодня Демойт будет не один. Мор иногда заезжал на Подворье поздно вечером, уже после ужина, но почему-то особенно драгоценны были для него короткие встречи перед обедом, когда вырвавшись из тусклых школьных стен, он остро наслаждался отдыхом в необыкновенной гостиной Демойта. Мор радовался, когда к Демойту приходили гости, и вместе с тем ему нравилось встречаться со стариком наедине, и если он успевал приехать к шести, то обычно так и получалось. Но сегодня вечером эта художница, мисс Картер, наверняка будет там. По отношению к данной молодой особе Мор испытывал какое-то смутное любопытство.
После того как несколько месяцев тому назад умер ее отец и газеты запестрели некрологами и хвалебными отзывами о его картинах, в этих заметках часто упоминалась и дочь. Кажется, она слыла талантливой. Эверард поделился впечатлением о ней, но ему, как выразилась Нэн, в том, что касается женского пола, доверять, в общем-то, было нельзя. Мысли о девушке улетучились как облачко, и Мор вновь задумался о Демойте.
Демойт и Тим Берк всегда были противниками в области политических взглядов, но несмотря на это Демойт поддерживал, к удивлению Мора, планы Тима — выдвинуть его, Мора, кандидатом от лейбористов. «Вреда от вас не будет, — говорил он Мору, — потому как, что бы вы там, в Вестминстере, ни делали, страной все равно управлять не будете, зато себе пользу принесете, вырветесь из этой проклятой рутины. Быть на побегушках у Эвви — жалкая роль, а больше вас здесь ничего не ждет. Мне думать больно об этом. Это так несправедливо». В последнем пункте Мор целиком соглашался с Демойтом. Но ему не хотелось, чтобы нынешним вечером, в присутствии Нэн, Демойт заговорил об этих планах, и поэтому надо успеть его предупредить. Если Демойт голосует «за», то Нэн тут же, автоматически, голосует «против».
Гараж, где стояли учительские велосипеды, представлял собой ветхое деревянное строение, оплетенное вьюнком, скрытое в мрачных зарослях, именуемых «учительским» садиком, и существовал параграф в «Правилах поведения школьника», запрещающий ученикам приближаться к этому участку. От гаража вела усыпанная гравием и поросшая сорняками тропинка. По ней можно было проехать к площадке, на которой стоял новенький «остин» Эверарда и громадный дряхлый «моррис» Пруэтта. Мор отыскал свой велосипед, проехал по чуть бугристой дорожке между деревьями; затем, одолев площадку, подъехал к воротам, за которыми в нескольких шагах чернела гладкая лента асфальтового шоссе. Автомобили мчались в обоих направлениях, и Мору пришлось ждать. Наконец он перебрался на другую сторону и поехал по склону вверх к железнодорожному мосту. Подъем был довольно крутой. Как обычно, он дал себе приказ — одолеть подъем единым махом, не сходя с велосипеда. И, как обычно, пришлось сделать передышку. Наконец он добрался до вершины и начал спускаться.
И вот вдалеке между деревьями замелькало Подворье. Отсюда, с этого места дороги, казалось, что дом стоит в полнейшем уединении. Городок на мгновение скрылся за мостом, а возвышающийся по другую сторону полей возле проходящей параллельно дороги торговый центр еще не успел показаться. Величественно-меланхолический дом Демойта вырисовывался как на картине; точно таким же был этот дом в те времена, когда в экипажах через грозящие нападением разбойников вересковые пустоши сюда наезжали из Лондона гости, привозя провинциалам известия о последнем театральном триумфе Гаррика и новейшие остроты Доктора. Вновь переждав на обочине, Мор переехал на другую сторону и свернул на обсаженную старыми вязами аллею, ведущую к дому. Трухлявые вязы давно уже были угрозой для проходящих и проезжающих под ними, но Демойт отказывался их выкорчевывать. «Пусть Эвви корчует после моей смерти, — отвечал он. — Я завещаю ему это удовольствие. У него в жизни так мало радостей».
Длинный фасад дома, выстроенного из розовых кирпичей, был снабжен четырьмя эркерами. Гости, идущие по аллее, могли видеть широкий, украшенный каменным фронтоном подъезд, но чтобы оказаться возле дверей, предстояло еще объехать обширный квадратный газон. Объехав, Мор оставил велосипед у стены бывшего каретного сарая и направился к дверям. Почувствовав, что за ним наблюдают, он поднял голову и в окне над парадным входом увидел мисс Хандфорт. Приветливо помахал ей. Мор был из числа любимцев Ханди.
Мисс Хандфорт встретила его в вестибюле, спустившись по витой лестнице с топотом, от которого затрясся дом. Это была крепкая, властная женщина средних лет с лицом льва и поступью носорога. В свое время она преподавала в начальных классах.
— Привет, — произнес Мор. — Как дела, Ханди? Как его светлость?
— Ленив и несносен, как обычно, — зычным голосом доложила мисс Хандфорт. — Вы, как всегда, пришли слишком рано, но ничего страшного. — Ханди никогда не называла людей по именам. Во время разговора она то и дело покашливала. — Подхватила какую-то ужасную простуду, хотя, как это меня угораздило в такую погоду, уму непостижимо. Может, это сенная лихорадка, но сено ведь уже убрали, впрочем, кто его знает. Если хотите умыться, идите, не стесняйтесь, дорога вам известна, сегодня лучше воспользоваться туалетной комнатой на первом этаже, если вам угодно. Его величество никак не встанут, а юная особа — в гостиной, это я говорю на тот случай, если вы хотите соблюсти приличия. Не хотите, так ступайте к гардеробной и стучите. А мне надо на кухню, обед на плите.
После чего, кашляя и чихая, мисс Хандфорт скрылась за обитой зеленым сукном кухонной дверью. А Мор проделал описанный ею путь к умывальнику и попытался отмыть руки. От износившейся резины велосипедного руля ладони сделались черными. Мылу грязь уступать не хотела, зато охотно перешла на полотенце. Тон, каким мисс Хандфорт упомянула о гостье, недвусмысленно намекал, что домоправительница относится к постоялице не очень дружественно, поэтому и Мор, махнув рукой на приличия, пошел наверх и постучал в дверь гардеробной. Изнутри донеслось какое-то ворчание.
— Можно войти, сэр?
— Нет, — раздался голос. — Уходите. Вы дьявольски рано притащились. Три минуты назад я еще спал. И вот теперь надо что-то решать относительно брюк. Не являться же перед вами в кальсонах. Там внизу, в гостиной, очаровательная леди.
Мор повернулся и медленно побрел вниз. По дороге зачем-то поправил галстук. Остановившись у двери гостиной, он посмотрел вдаль, туда, где комнаты, идущие одна за другой, сходились в перспективе на дверях кухни, в которых стояла Ханди и, по всей видимости, прислушивалась. Мор пожал плечами, этот жест мог означать что угодно. В ответ Ханди тоже пожала плечами и звучно втянула носом воздух. Что она хотела этим сказать, Мор не понял. Он вошел в гостиную и тихо притворил дверь.
В комнате, наполненной желтоватым вечерним светом, три высоких окна были широко распахнуты. Гостиная находилась в торцевой части дома, окна ее выходили на лужайку, отгороженную от ведущей к парадным дверям дорожки сложенной из крупных камней стеной. В глубине лужайки темнела густая тисовая изгородь, украшенная каменной аркой с железной калиткой, ведущей на следующую лужайку, которую из окон гостиной нельзя было разглядеть. Эту лужайку со всех сторон окаймлял широкий цветочный бордюр и ступени вели к расположенной на возвышении третьей лужайке. По обеим сторонам лестницы росли подстриженные кусты остролиста, а по верху обсаженного вьющимися растениями склона шла изгородь из самшита, как бы подчеркивающая разницу уровней. Наверху, на третьей лужайке, цвели розы, за ними начиналась шелковичная аллея. Еще дальше стеной стояли высокие деревья, в просветы которых зимой гляделись красные крыши домов, но летом ничего нельзя было разглядеть, разве что в одном месте, где зеленую стену разрезал указующий перст башни Сен-Бридж.