— Знал ли Мак-Грат об этом?
— Нет, он ничего не знал, но догадывался. Он много раз приходил туда уже после этого, а он наблюдательный человек. Он пришел к Рэдичи и сказал, что я поведал ему о том, что тот убил Клодию, и спрашивал, правда ли это. Но, к несчастью, потом он совершил ошибку: пришел ко мне почти тогда же и сказал, что Рэдичи рассказал ему, что это я убил Клодию, и спросил, что же теперь делать.
— Это тогда вы угрожали убить Мак-Грата?
— Да. Я чувствовал, что вправду могу это сделать, поэтому это прозвучало правдоподобно. Тогда Мак-Грат попытался превратить все в шутку и признался, что пытался шантажировать Рэдичи тем же способом. Я написал записку Рэдичи, чтобы он не обращал внимания на Мак-Грата, но, думаю, он и так не обращал. Он был слишком погружен в свою скорбь.
— Мак-Грат тогда уже получал деньги от Рэдичи?
— Да. У него были замечательные фотографии обнаженных девушек, которым Рэдичи ставил на грудь чашу. За это он требовал денег, и Рэдичи регулярно платил ему за молчание. Но не думаю, чтобы Рэдичи это огорчало. Между ним и Мак-Гратом была своеобразная дружба. Мак-Грат был по-настоящему потрясен его смертью.
— Потом вы еще общались с Рэдичи?
— Нет. Я только написал ему раз или два записки, касающиеся, в основном, Джуди. Я не решался говорить с ним в департаменте и боялся идти к нему домой. Рэдичи был нелеп, но в нем было что-то угрожающее. И после случившегося я действительно стал бояться его. Я даже думал одно время, что он может убить и меня. Когда я зашел к нему в кабинет в тот последний день и увидел, что у него в руке револьвер, я подумал, что он хочет убить меня.
— Вы полагаете, он позвал вас, чтобы…
— Чтобы я увидел, как он умрет. Это для него характерно. Он послал мне странную записку с просьбой зайти к нему в определенное время, потому что он якобы нуждался в моей помощи. Я знал, что должен пойти, хотя и боялся. Когда я вошел и закрыл за собой дверь, он достал револьвер и выстрелил в себя у меня на глазах.
— Боже! А потом вы заперли дверь и обыскали его.
— Да. Вы подумаете, что я холоден как рыба. Что ж, может быть, так оно и есть. Я сразу же догадался, что он наверняка оставил записку, обвиняющую меня. Я подумал, она у него в кармане, я заглянул во все карманы. Но ее там не было. Она была заперта в одном из ящиков письменного стола. Пришлось взломать замок стальной линейкой. Я боялся, что потом заметят царапины на замке, но, очевидно, не заметили.
Воцарилось молчание.
— Это все? — спросил Дьюкейн.
— Это все. Остальное вы знаете. Мак-Грат все испортил, продав свою фантастическую историю газетам, чем провоцировал вас начать расследование. А иначе, все бы тихо сошло на нет. Кстати, вы читали эту историю?
— Нет. Но я получил полный отчет от человека, который читал ее. Ничего нового там нет. О вас там не упоминается.
— Этого я тоже боялся. Вы не возражаете, если я отодвину портьеры? Здесь ужасно душно. — Биран подошел к окну и, отодвинув тяжелую портьеру, открыл форточку настежь. Стал слышен шум уличного движения с Эрлз-Корт-роуд.
Через мгновение Дьюкейн сказал:
— Зачем вы спрятали исповедь Рэдичи?
— Зачем? Это звучит безумно, но я боялся, что подумают — это я убил его!
— Успокойтесь, успокойтесь, — Дьюкейн вздрогнул. — И у вас есть Джуди.
Биран несколько раз глубоко вдохнул воздух, а потом снова задернул портьеру. Все еще продолжая глубоко дышать, он вернулся к Дьюкейну и встал напротив него, глядя ему в лицо:
— Джуди мне безразлична, я взял ее как любую другую.
Дьюкейн молча смотрел на длинное, слегка искаженное лицо Бирана. Оно было неподвижным, усталым, спокойным, в нем горел слабый огонек надменности, которую он сам сознавал в себе. Дьюкейн подумал, да, ты — холоден как рыба, ты настоящий мерзавец.
— Что вы собираетесь делать со мной? — спросил Биран.
Дьюкейн занервничал, налил себе еще виски, а потом медленно сказал:
— Вы поставили меня в трудную ситуацию. — Он не хотел, чтобы Биран начал притворяться снова. К тому же он был действительно поражен и потрясен историей, которую он только что услышал, и ситуацией, в которой они оба оказались.
— Продолжайте.
— Когда вы пришли сегодня, — спросил Дьюкейн, — вы намеревались рассказать мне все это?
— Да. Нет. Я не уверен. Сказать по правде, я думал, что вы знаете гораздо больше, чем на самом деле вы знали. Я думал, вы знаете все. Я полагал, что вы обо всем узнали от Мак-Грата. То есть я думал, что он мог рассказать вам о своих подозрениях или выдать их за истину. И, конечно, я не был уверен, что Рэдичи не оставил где-нибудь копию своей записки. Я вбил себе в голову, что вы все знаете и просто играете со мной по каким-то своим соображениям. Я начал так думать особенно после вашего визита ко мне, когда вы застали у меня Джуди. Все это начало ужасно действовать мне на нервы. Я начал видеть вас во сне. Я знаю, это звучит смехотворно. Я поймал себя на том, что хочу все рассказать вам. Во всяком случае, я хотел рассказать кому-то. Рэдичи тоже снился мне. Я знаю, вы думаете, я вел себя плохо, но я жил как в аду. Как вы думаете, удастся вам спустить это дело на тормозах хотя бы в том что касается меня?
— Я не уверен, что смогу, — сказал Дьюкейн. — Вы были свидетелем убийства.
Биран взял стул, стоявший у стены, и сел.
— Завтра я буду считать себя идиотом, — сказал он. — Вы оказались не таким уж умником. А я-то думал! Я пришел сюда в полной уверенности, что вам многое известно, и поэтому решил исповедаться перед вами. Я даже не дал себе времени придумать новый план. Я должен был бы уйти через полчаса после начала нашей беседы. Но я был как будто зачарован. Если бы я вам не рассказал, вы бы, скорей всего, никогда не узнали бы. Неужели ваши смутные подозрения и неубедительные выводы — это все, что вы хотели сообщить полиции? Они бы ничего не могли сделать с ними. Я бы просто отболтался. А вы действительно думали прижать Мак-Грата, рискуя, что письма ваших девушек появятся в газетах?
— Я не знаю, — сказал Дьюкейн. — Я действительно не знаю. Я еще не решил, что делать. Но я хотел прежде всего поговорить с вами. Если бы вы не пришли ко мне, я бы сам пришел к вам.
У него на языке вертелось: правильно, что вы все мне рассказали. Но какой смысл говорить это. Произносить этого не нужно. Дьюкейн ведь не судья, не школьный учитель и не священник. Биран в этот момент чувствовал, что напряжение, мучившее его столько времени, ослабло, а его полной размышлений тревоге пришел конец, но зато явилась мысль, что он совершил чудовищную ошибку. Самое милосердное, что мог сделать для него Дьюкейн, — избавить его от последнего сожаления. Он сказал:
— Если бы вы и не сказали, это все равно каким-нибудь образом вышло бы наружу. Мак-Грат мог бы разузнать. И, понимая, что все это дело было для меня одной большой загадкой, вряд ли бы я мог написать отчет, не упоминая вас.