Теперь Джексон много читал, быть может, он делал это и прежде. Его часто можно было застать в библиотеке, пока Бенет работал в кабинете. По вечерам они вместе сидели в гостиной и разговаривали, «рассказывали истории», как называл это Бенет. Бенет вспоминал родителей, детство, восстанавливал в памяти первые воспоминания о дядюшке Тиме, о том, как отец Бенета подначивал Тима, как Бенет полюбил его. Рассказывал он и о своих многочисленных путешествиях, но упомянуть Венецию пока не решался.
О прошлом Джексона не говорили никогда. Оуэн называл его «странной разновидностью человеческого существа». Джексон читал — и прочел уже немало — книги Тима: об Индии, о Востоке, а также его любимые романы. Бенет и раньше замечал, а во время обмена репликами за тем давним ужином, после которого все расстроилось, вспомнил снова, что Джексон, скорее всего, читал Толстого, во всяком случае, он сумел защитить Соню. Разумеется, он читал и Шекспира. Бенет свободно мог говорить с ним о своем сочинении, поскольку Хайдеггер и Гёльдерлин тоже интересовали Джексона, который всячески побуждал Бенета продолжать работу, можно даже сказать, настаивал на этом. Конечно, разговор часто возвращался к дядюшке Тиму, и через некоторое время Бенет — он уж забыл, где и почему — припомнил, что дядюшка Тим говорил ему, будто Джексон знает некоторые восточные языки. Об этом они с Джексоном тоже никогда не говорили.
Те, кто имел возможность наблюдать за их жизнью, например Оуэн и Милдред, а также Эдвард, иногда заезжавший к ним, сходились во мнении, что эта пара прекрасно ладит. Бенету, однако, было хорошо известно, что между ними пролегает граница, перейти которую он не имел права. Поначалу существование этого препятствия расстраивало Бенета, но со временем он привык и даже находил в нем источник своего рода нежных флюидов. Гораздо более безнадежным было последнее замечание, брошенное Джексоном: «Я не могу обещать, что останусь здесь или еще где бы то ни было навсегда».
Вскоре любопытствующих посетителей поубавилось и началась привычная жизнь. Розалинда Берран, теперь Эбелсон, ждала ребенка. (Туан никогда этой темы не касался, если не считать одного случая, когда он со страстью воскликнул: «Только бы это был мальчик!») Мэриан тоже вот-вот должна была родить, они с Розалиндой регулярно переписывались. Как-то раз неожиданно приехала Присцилла Конти (Присцилла была профессиональной певицей), и они с Джексоном много разговаривали и пели дуэтом. Бенет никогда прежде не слышал, чтобы Джексон пел. «Восхитительный голос», — сказала Присцилла, так же неожиданно уезжая обратно в Италию. Время от времени Джексон имел случайные беседы с глазу на глаз с Оливером Кэкстоном. Если дело было в Таре, они всегда уединялись в сторожке. Джексон теперь регулярно посещал Оуэна, иногда оставался у него надолго. Такие вот происходили перемены. Больше всего Бенета тревожило то, что Милдред познакомила Джексона с Лукасом Бегбруком и они все вместе, скорее всего, размышляли над понятием «новая святость». Разумеется, обо всех своих личных встречах Джексон ставил Бенета в известность, но они их не обсуждали.
Заря занималась, являя миру прозрачный бледно-голубой занавес небес. Восходящее солнце деликатно объявляло о своем присутствии. Вчерашние сотрапезники еще спали: спали Туан с Розалиндой, спал Бенет. А вот Брэн не спал. Он осторожно спустился по большой лестнице и на цыпочках пробрался в заднюю часть дома, где отпер маленькую дверцу, ведущую в сад. Пока он бежал по траве, его туфли и носки промокли от росы насквозь. Светло-серая гравиевая дорожка тоже была мокрой, солнце еще не успело согреть и высушить ее. Достав из кармана другой ключ, Брэн открыл зеленую дощатую калитку и тщательно запер ее за собой. Он направлялся к конюшням. По шороху гравия у него под ногами и шарканью ног по булыжникам там уже догадались о его приближении. Брэн различил тихий всхлип, больше похожий на кошачье мяуканье, и поспешил туда, где над низкой дверцей стойла виднелась голова Рекса. Подбежав, он обнял пони за шею. Когда он ласково потерся лбом о теплую шерсть, Рекс снова тихо всхлипнул, тогда Брэн отступил и погладил нос Рекса и его влажные черные ноздри. Лошадка и мальчик, оба юные, оба обуреваемые страстью, смотрели друг на друга горящими глазами с изумлением, восторгом и любовью.
— Еще рано, мой красавчик. Потерпим еще немного, мой дорогой, я скоро приду снова, — сказал Брэн и, повернувшись, побежал, прислушиваясь к тихому ржанию пони.
Он бежал зигзагами, чтобы не оказаться у фасада дома. Стремительно пронесся по заросшей бирючиной тропинке, пересек еще одну гравиевую дорожку, скатился по травянистому склону к недавно починенной кирпичной стене, взобрался на нее в хорошо известном ему удобном месте, перевалился и, путаясь в высокой траве, ринулся к асфальтированной дорожке. Добежав до ворот, состоявших из пяти поперечных досок, он перелез через них и побежал вверх по раскинувшемуся на склоне полю к другим воротам. У изгороди он немного передохнул, перевел дыхание и спокойно пошел дальше, потом пролез еще через одни забор и очутился на другом поле. Остановился, тяжело дыша и взволнованно озираясь. И тут в неподвижном, слегка подернутом дымкой утреннем свете он увидел огромного, медленно приближающегося к нему коня.
— Спенсер, Спенсер! — тихо позвал Брэн и пошел ему навстречу.
Они слились воедино в неуклюжем порывистом объятии. Прижавшись к мощной шее, мальчик на ощупь искал руками большую голову коня, и конь склонил ее. В том месте, где широкий сильный язык лизал голые руки Брэна, появилось странное ощущение. Мальчик неловко достал из кармана угощение — морковку, но Спенсера оно не заинтересовало, теперь он лизал лицо ребенка. Брэн медленно пошел по полю, конь — за ним. Мальчик снова остановился и протянул руки к шее коня, погладил его огромную морду, ощутив тепло гладкой упругой кожи, заглянул в прекрасные глаза, повторил имя лошади, и слезы покатились по его щекам; ему казалось, что он держит в руках весь мир. Он и прежде не раз приходил сюда, но в этом визите было нечто особенное, щемящее — Брэн испытывал жгучую боль, словно их обоих лизали языки пламени, поднимаясь все выше, к их лицам, к жару восходящего солнца. Брэн вдруг понял, что плачет. Он всем телом прильнул к коню, прижался к его плечу, зарылся руками в гриву, конь сделал едва уловимое движение навстречу, и они словно слились воедино. Через некоторое время, когда эмоции немного улеглись, Брэн сказал Спенсеру, извиняясь за то, что не способен быть с ним и для него таким, как следовало бы:
— Мне жаль, о, как мне жаль. — И, оторвавшись от коня, поцеловал его в теплую шерсть, бормоча: — Я еще вернусь к тебе.
Потом повернулся и побежал обратно через поле. Прежде чем добраться до изгороди, он упал, запутавшись во вьюнках, встал и побежал дальше тем же путем, каким пришел сюда, но теперь вниз по склону. Спенсер, двигаясь медленным шагом, провожал его, сколько мог. Он был очень старым и усталым. Подогнув свои изящные ноги, он наконец лег в высокую траву.
Джексон, тоже вставший рано, уже успел поговорить со Спенсером и направлялся к реке, когда, оглянувшись, увидел Брэна. Чтобы мальчик его не заметил, он сел в траву и стал наблюдать за свиданием ребенка и коня — двоих его друзей. Сам он оказался в обществе очень большого паука, трудолюбиво ткавшего в траве свою сеть. Паук деловито подбежал посмотреть на Джексона, видно, счел, что опасности нет. Брэн ушел, но Джексон продолжал неподвижно сидеть в траве. Он глубоко дышал. В последнее время ему иногда становилось трудно дышать, и в эти мгновения у него случались мимолетные провалы в памяти. Вот и теперь следовало еще раз переждать это забытье — свое и чужое. «Моя сила меня покидает, — думал он. — Вернется ли она когда-нибудь, будут ли явлены мне другие указания? Никаких новых заданий. А наказание? Безумие, безусловно, подстерегает теперь постоянно». Он забыл, куда ему следует идти и что делать. В горы. Если он пойдет в горы сейчас, то никого там не найдет. Оставаться с Бенетом? Среди богатых? Искать нищих? Как странно кажется теперь, что он мог петь. Предопределение? Сейчас он вспомнил, что действительно умеет петь. Но он оказался не у того поворота. Что касается Бенета, не совершил ли он, в конце концов, ошибку в отношении его? «А может, я просто завершил свои труды? — подумал он. — Как хотелось бы сказать: "Мне остается лишь ждать". Интересно, насколько много понимал дядюшка Тим? Или насколько много буду понимать теперь я? Мои способности покинули меня, вернутся ли они? Неужели я просто неправильно понял? По крайней мере, я окликнул тогда Бенета на мосту. Все это сон, да, возможно, это сон, но у меня еще остаются силы, и я в любой момент могу уничтожить себя. Смерть, ее близость. А может, я на самом деле боюсь тех, кто меня ищет? Я забыл их, и никто меня не зовет. Кажется, когда-то я сидел в тюрьме? Не могу вспомнить. В конце пути, который был предопределен, я очутился в месте, где нет дорог».