А теперь посмотрим, что он натворил. Он подверг Ханну опасности и навлек на нее гнев людей, имевших над ней власть. Он почти несомненно помог Мэриан в том, чтобы ее уволили, он причинил непереносимую боль Алисе, а что хуже всего — вынес себе приговор. Ему, наверное, никогда больше не позволят прийти в Гэйз. Эта мысль была настолько мучительной, что он чуть не согнулся от боли. Если они прогонят его, он действительно сделает что-нибудь отчаянное. Хотя что он мог сделать? Не лишился ли он того единственного, что в состоянии был сделать для Ханны? Если бы даже вступительная часть сегодняшнего плана удалась, что бы из этого получилось? Он вспомнил крик Ханны «Эффи, нет!», когда они мчались к воротам. Позже они приехали бы в отель, Ханна была бы, наверное, напугана, плакала и молила бы их поскорее отвезти ее назад, и им пришлось бы это сделать. Ее нельзя было таким образом ставить лицом к лицу с внешним миром, и было несправедливо и глупо ожидать от нее согласия с этим. Но если, находясь там, за воротами, он ничего не смог для нее сделать, чем он может помочь, оказавшись здесь?
Спотыкаясь, он брел вперед, и обвиняющие, полные раскаяния мысли гудели в голове, ослепляя и оглушая его. Что ему делать теперь? Вернуться в Гэйз и горестно расположиться у ворот? Прошло слишком мало времени, они с презрением прогонят его от дверей, и правильно сделают. Лучше подождать, пока все успокоится. Но какой прием ожидает его в Райдерсе, когда он вернется? Как отнесется к нему Алиса? Что скажет Макс о его безрассудстве, Макс со своим странным взглядом на душевные переживания Ханны, Макс со своей скрытой привязанностью к ней?
Мысль о возвращении в Райдерс вернула Эффингэму смутное ощущение времени и места, и он замедлил шаг. Он шел, жестикулируя и разговаривая вслух, а в голове роилось множество мыслей, производя впечатление непрекращающегося шума. Теперь, когда он немного пришел в себя, он начал воспринимать окружающее и постепенно осознал, что окружен безбрежным безмолвием. Он остановился в онемении и огляделся по сторонам. Огромное небо пересекалось перистыми красными и золотыми полосами, темнеющими с приближением сумерек. Земля, потемневшая до багряно-коричневого цвета, была совершенно плоской и пустой. Эффингэм собрался с мыслями. Где он? Поднявшись на холм рядом с ручьем, он пошел по тропинке, ведущей к лососиной заводи. Но сейчас не было видно ни признака ручья, — видимо, он где-то свернул от него. Здесь не было вообще никаких ориентиров.
К счастью, ему просто придется идти назад по пройденному пути. Он повернулся кругом. В конце концов, поможет ему небо. Он шел на восток. Теперь же двинется на запад, по направлению к закату. Он посмотрел на закат. Безусловно, небо ярче и краснее с одной стороны и темнее, синее с другой, но яркая часть пугающе велика и не может четко определить направление. К тому же ему пришло в голову, что береговая линия в этих краях играет иногда странные шутки с востоком и западом. Все же его путь примерно должен пролегать по направлению к более яркой части неба, и он просто пойдет назад по тропинке, на которой стоит.
Сделав несколько шагов, он засомневался, тропинка ли это вообще. Под ногами лежали камни, но ряды камней, как он сейчас обнаружил, прерывались, а вокруг среди бугорков жесткой коричневато-зеленой травы он увидел другие похожие ряды пятнистых камней, которые в равной степени могли быть или не быть тропинкой или дорогой, по которой он пришел. Он прибавил шагу. Выбранное им направление, безусловно, правильно, и ему больше ничего не остается, как идти поскорее вперед. Еще достаточно светло. Вскоре он увидит что-нибудь знакомое.
Он шагал, пристально вглядываясь в унылый, низкий, однообразный горизонт. Изменчивый свет утомлял глаза, напряженно смотревшие вдаль, иногда казалось, что земля странным образом колеблется под ногами. Он шел неуклонно и быстро, время от времени останавливаясь и протирая глаза. Скоро покажется большой дольмен, стоящий у дороги к северу от деревни, и он продолжал искать его взглядом. Время от времени ему казалось, что он видит дольмен, но, прищурившись, он понимал, что земля такая же ровная и пустая со всех сторон, как раньше.
Наконец значительно правее обозначилось что-то вертикальное у горизонта. Наверное, это дольмен. Как далеко от прямого курса он, должно быть, отклонился. Изменил направление, заспешил туда, спотыкаясь о влажные пучки травы, время от времени теряя из вида вертикальный объект, но затем находя его вновь. Свет быстро мерк. Преодолев часть трудного пути почти вслепую, он поднял голову и, увидев объект рядом с собой, с сожалением понял, что это вовсе не дольмен, а дерево.
Эффингэм медленно подошел к дереву. Оно не было знакомо ему. Деревья в этих краях имели свою индивидуальность. Похоже, он далеко ушел от тех мест, где бывал раньше, а теперь, оставив свой прежний курс в погоне за деревом, он вовсе не представлял, как вернуться туда. Неясная синева наступающих сумерек еще немного освещала небо, а узкий красноватый обруч очертил три четверти горизонта. Черная земля вокруг была испещрена багровыми пятнами. Эффингэм подошел к дереву и остановился, прислушиваясь к тишине.
Обнаружив, что перед ним дерево, а не дольмен, он понял, что заблудился, — разумеется, не серьезно и не безнадежно, но досадно. Наверное, пройдет немало времени, прежде чем он вернется назад. Конечно, он не полностью потерял направление, и если будет твердо держать курс на середину красной дуги горизонта, то непременно найдет дорогу или выйдет к Скаррону. Он не представлял себе, как можно спуститься со Скаррона в темноте, но все будет в порядке, если двигаться медленно. Скоро появятся звезды, а позже, может, и луна. Итак, ему придется смириться, что его застигнет здесь ночь.
Он поколебался и внезапно почувствовал странное нежелание уходить от дерева, которое, по крайней мере, было чем-то вертикальным, как и он сам. Протянув руку, он прикоснулся к стволу. Эффингэм был городским жителем и всегда находил сельскую местность ночью чужой и пугающей: тьма, пустота и отсутствие человека, но, возможно, присутствие кого-то еще. Он встряхнулся. Еще лучше отправляться в путь сейчас, пока слабеющая красная дуга, его единственный проводник, не совсем поблекла. Если бы он пошел сразу, то вскоре достиг бы дороги, может, уже сейчас оказался бы на ней. Развеселившись от этой мысли, он быстро отправился в путь и шел минут пять. Красная дуга постепенно исчезла. Эффингэм шел.
Он очень долго не останавливался, но наконец все-таки встал. Небо теперь почти полностью потемнело, хотя он все еще мог различать кое-что вокруг себя. Появились едва заметные звезды. Он не хотел останавливаться, понимая, что как только остановится, то почувствует страх. И действительно, сейчас ему стало страшно, хотя и не очень, это просто смешно, ему совершенно нечего бояться. Провести летнюю ночь на открытом воздухе, безусловно, не страшно, и тем не менее место было довольно жуткое для того, кто потерялся.
Теперь он жалел, что ушел от дерева. Дерево было, по крайней мере, своего рода крышей, неким домом, обладало каким-то смыслом. Сейчас же он брел в никуда, окруженный ничем. Он подумал, стоит ли продолжать путь. Но безусловно, следует идти. Было немыслимо, не двигаясь, простоять всю ночь в этой ужасной тишине. Ходьба, по крайней мере, была хоть какой-то деятельностью и производила легкий человеческий шум. Кроме того, он не мог быть сейчас далеко от дороги. Впервые он подумал, что, может, стоит покричать. Но какой толк кричать в такой глуши? Люди не жили здесь. И все же стоило попытаться на всякий случай, но что обычно кричат? Он немного подумал, а затем с усилием выдавил: «Хэлло!»