— Нет, просто… извини меня… я понимаю, что веду себя глупо и ужасно… просто я поняла, что ничего из этого не выйдет.
— Но почему, почему ты передумала, что-то случилось, что-то заставило тебя передумать?
— Нет, ничего, просто я так решила.
— Ты не поссорилась с Артуром?
— Нет, мы никогда не ссоримся.
— Но почему ты так решила, почему?
— Пожалуйста, не сердись на меня…
— Я не сержусь! Ты ему сказала?
— Да, я написала ему. Видишь ли, я ведь никогда не была так уж уверена в том, что правильно поступаю, столько было всякого-разного…
— Это не из-за меня, ты порвала не из-за меня, не потому, что не хочешь оставлять меня одного? — О Господи, надо ей сказать сейчас про Томми? Что мне делать?
— Нет, нет, вовсе не из-за этого. Просто… дело во мне… не могу я выходить замуж — слишком поздно… я ведь уже старая дева… и такая счастливая-счастливая старая дева… — Теперь слезы уже заливали все ее лицо и щеки были мокрые.
Я придвинулся к ней вместе со стулом и обнял ее.
— Ох, Кристел, детка, любовь моя. — Она положила голову мне на плечо, и я стал гладить ее смешные пушистые волосы.
— Ты всегда говорил, что мы с тобой — дети, заблудившиеся в лесу.
— О Господи, да. — И насколько заблудившиеся, и в каком еще лесу. — Ох, Кристел, я так хочу, чтобы ты была счастлива, я так виню себя, я ведь испортил тебе жизнь, знаю, что испортил…
— Нет, не испортил, я люблю тебя, и если я могу тебе хоть в чем-то помочь и изредка побыть с тобою, я уже вполне счастлива.
— Снова и снова волной набегая, любовь моей Кристел меня осеняет.
Потом, успокоившись, мы съели сосиски с картофельным пюре; я дал себе волю и почувствовал глубокое постыдное облегчение от того, что Кристел решила не выходить замуж. Мы не говорили ни об Артуре, ни о Ганнере, ни о Томми, и, конечно же, я ничего не сказал ей про леди Китти. Но мы много говорили о былых днях, о фургончике и о тете Билл, о рождественских праздниках, когда мы были детьми. И я обещал Кристел пойти с ней на Риджент-стрит, посмотреть, как там все украсят к Рождеству.
Лифт починили, и я поднимался на нем. Было еще не поздно. Я ушел от Кристел, когда не было еще и десяти. Она совсем успокоилась и даже, как ни странно, сияла. Дорогое мне лицо просветлело от слез. Оно по-прежнему, как всегда на протяжении этих долгих-долгих лет, дышало безграничной любовью ко мне. А я все размышлял и размышлял о том, что заставило ее отступить. Быть может, в конечном счете сознание того, что ей для счастья достаточно любить одного меня? Быть может, действительно ее решение объяснялось тем, что она интуитивно отождествляла себя со мной, чувствовала мою крестную муку и решила избавиться от каких-либо обязательств, чтобы помочь мне пройти сквозь предстоящие испытания? Она, должно быть, решила, что с появлением Ганнера на моем горизонте надо мной нависла какая-то угроза. А если я в беде, то как она может думать об Артуре? Или вернее, вообразив, что я в беде, не обнаружила ли она, сколь мало он для нее значит?
На унылой, тускло освещенной площадке кто-то стоял у двери в мою квартиру. Сердце у меня пырнуло в пятки. Это был Артур.
— О, привет, Артур. Никого нет дома?
— Я не звонил. Я знал, что вы у… нее…
— Почему же ты не позвонил, дурень? Зачем стоять на площадке?
— Я не хотел мешать…
Я открыл дверь, и мы вошли.
Кристофер появился из своей комнаты, очень красивый, в новом халате, расшитом драконами.
— Послушайте, Хилари, тут приходила Лopa и… О, привет, Артур.
Слава Богу, я хоть с Лорой разминулся.
— Ты купил свечи?
— О Господи, снова забыл. Извините, пожалуйста! Могу я предложить вам…
— Нет, сгинь. И, пожалуйста, чтоб не было этой чертовой музыки.
Я ушел к себе в спальню. Артур последовал за мной, и мы оба сели на кровать. Артур заплакал.
— Ох, Артур, перестань, у меня был такой день…
— Она сказала вам?
— Да.
— Как вы считаете, она может передумать?
— Откуда мне знать? Нет, пожалуй, нет. — Вот он сидит тут, рядом, лицо дурацкое, красное, мокрое, — я смотрел на него, и мне стало его очень жаль, но одновременно я подумал: слава Богу, он не будет моим родственником.
— Извините, у вас не найдется носового платка? Я, кажется, забыл свой.
— Вот.
— Если бы я только знал почему. Если бы я мог это как-то изменить, я бы что угодно сделал. Я бы стал другим человеком…
— Это невозможно. Человек не может измениться. Если тебе отказали, сколько ни меняй шляп, ничего не поможет.
— А как вы думаете, у нее есть кто-то другой? Красивое ироничное лицо Клиффорда Ларра снова возникло передо мной. Нет, это, конечно, исключено.
— Нет.
— Она написала мне такое странное письмо — не хотите взглянуть? — Он сунул мне в руку листок бумаги, истерзанный крупным ученическим почерком Кристел.
Дорогой Артур.
Ничего у нас не получится, я не могу выйти за тебя замуж, ни к чему это, я такая никчемушная, я не из тех, кто выходит замуж, есть в моей жизни такое, из-за чего никакой брак не получится, так что извини уж. И пожалуйста, больше не приходи — ради меня не приходи, мне надо побыть одной, извини. С самыми добрыми мыслями
твоя Кристел.
Я содрогнулся, прочитав это послание, которое идиот Артур сумел все-таки мне всучить, а я не успел этому помешать. Какая странная записка. Но в общем-то ничего таинственного тут не было. Просто я по глупости решил, что Кристел собралась замуж. Слава Богу, эта опасность позади. Теперь я ужасно досадовал на Артура за то, что он привнес в нашу жизнь столько осложнений.
— Что мне сделать, чтобы измениться? — нудно тянул свое Артур.
— Сбрей усы.
— Вы хотите сказать…
— Ох, пошел вон, Артур, и перестань плакать. У каждого из нас есть о чем поплакать. Ты думаешь, я не мог бы затопить мир слезами, если бы стал горевать по поводу своих бед? Все у тебя в порядке. Просто наша Кристел немного тронутая. И ты еще счастливо отделался. Ради всего святого, найди себе нормальную куколку, купи стиральную машину и баджригера. [53]
Свет внезапно потух. Я выпроводил все еще шмыгавшего носом Артура за дверь, подождал немного и услышал, как он покатился с лестницы вниз. А я лег в постель и заснул.
Был понедельник, утро. В воскресенье настроение у меня снова переменилось — оно было уже другое, чем в субботу. В воскресенье я просто обмирал от волнения и страха, как в свое время перед экзаменами. Леди Китти и даже Ганнер превратились в нечто огромное, призрачно-расплывчатое, словно подсвеченные сзади жутким светом. Я отчаянно хотел, чтобы утро понедельника уже осталось позади и ничего катастрофического не произошло, хотя не мог представить себе, как будут развиваться события до того, как оно «останется позади». Мною владел непонятный страх: а вдруг меня подвергнут испытанию и признают непригодным или даже заманят в западню. Я опасался катастрофы, которая в буквальном смысле слова доведет меня до безумия. Сумею ли я вести себя разумно, не задохнусь ли, не лишусь ли чувств. Была у меня, конечно, и такая мысль, что я могу проспать и упущу леди Китти и уже больше никогда не смогу с ней встретиться. В воскресенье я побывал в трех кино и не запомнил ни одного фильма. В понедельник я проснулся в пять утра. В семь я уже шагал по парку. Сейчас было без пяти восемь.