Она глядела на него теперь враждебно, подняв воротник плаща, стоя перед ним в виде этакого крестного знамения.
— Может, для вас и нет никакого смысла. А для меня…
— Мне нужно идти.
— Пожалуйста, поймите меня, пожалуйста…
Он умоляюще протянул к ней руки, преграждая путь к воротам.
— Я не знаю, что там у вас с моей сестрой, и уверяю вас, не желаю знать. И пожалуйста, дайте мне пройти.
— Вы не должны так думать обо мне. Это вовсе не так. Мы с Дианой просто… ничего такого… ничего.
— Послушайте, я не желаю в этом разбираться. Мне нужно домой.
— Ну, пожалуйста, Лиза, не отказывайте мне. Я вам напишу, не будьте такой жестокой.
— Я не жестокая. Просто ни к чему такие разговоры. Мне кажется, у вас весьма странный взгляд на…
— Я же вам ничего толком не объяснил. Позвольте объяснить вам. Давайте встретимся и поговорим, пожалуйста…
— Я очень занятой человек, и у меня своя жизнь, как и у вас. Вы мне дадите пройти?
— Я вас не могу просто так отпустить, я вам напишу, вы ведь придете завтра, правда?
Изогнувшись, Денби протянул руку, пальцы скользнули по рукаву ее плаща, но она шагнула в высокую траву и обошла его.
— Лиза!
Она быстро приближалась к воротам. Еще мгновение — и она была уже на улице и скрылась в мерно движущейся толпе. Денби проводил ее взглядом, повернулся и медленно побрел по аллее мимо надгробий.
Возвращаясь с работы по Олд-Бромптон-роуд, Майлз внезапно остановился, увидев на кладбище, в лучах солнца, поглощенных беседой Денби и Лизу.
За оградой, среди тенистой густой зелени, их фигуры на фоне виднеющихся вдалеке колонн, озаренные прорывающимся из-за туч солнечным светом, вырисовывались крупно, отчетливо, многозначительно. Что-то необычное было и в их позах, и в их сосредоточенности, за которой угадывалось нечто серьезное, какие-то разногласия. Майлза охватило неприятное чувство, он вдруг испугался. Он остановился и стал наблюдать за ними. Он видел, как Денби вдруг театральным жестом протянул руку, удерживая Лизу. Майлз был поражен. Не теряя их из виду, он быстро направился к воротам. Между тем Лиза проскользнула мимо Денби, рванувшегося было к ней, и вышла на улицу. Лавируя в толпе, она подошла к перекрестку и, прежде чем Майлз успел догнать ее, пересекла дорогу.
Он перешел дорогу следом за нею и нагнал ее на углу Эдли-Креснт.
— Лиза!
— А, Майлз, это ты, привет.
— Лиза, что это все значит? Я видел, как этот дурак Денби… Чего ему надо?
— Да он просто… Мы говорили о Бруно.
— Но он не приставал к тебе?
— Нет-нет. У него какие-то свои неурядицы. Он… хотел пригласить меня пообедать.
— Пообедать?
— Сказал, что хочет видеть меня.
— Видеть тебя? Надеюсь, ты послала его к черту. Оказывается, у него вообще такая наглая манера — явиться и заграбастать…
— Ну хорошо, Майлз, оставим это.
— Нет, не оставим. Ты не согласилась с ним обедать?
— Нет.
— Подумать только, этот несчастный осел еще и сцены устраивает прямо на улице.
— По-моему, он это несерьезно.
— Наверное, пьян в стельку. Нет, ты только вообрази, он захотел с тобой пообедать!
— А что, это выглядит странно, если мужчина хочет со мной пообедать?
— Нет-нет, Лиза, конечно, нет. Я хотел сказать… Ну и дрянь этот Денби, хватает же наглости замахиваться на таких, как ты. Пьянчуга несчастный. Одни шашни на уме.
— Может быть. Я думаю, этим все и объясняется.
— Скажи мне, если он снова начнет приставать.
— Ну, Майлз. Я же не девица викторианских времен. Я могу сама за себя постоять.
— Надеюсь, ты больше не пойдешь туда, на Стэдиум-стрит.
— Я пообещала навестить Бруно.
— Ну, сходи как-нибудь, когда Денби не будет дома. Работает же он когда-нибудь. Или пусть Диана сходит. Старик, наверное, вас и не отличит.
— Диана, да…
Они подошли к дому, Диана, которая поджидала у окошка, как она частенько делала, открыла им дверь.
— Входите, входите, бедные труженики, давайте я вас раздену. Лиза, у тебя плащ совершенно мокрый, что же ты утром не повесила его, негодница, чтоб он просох. Майлз, ты принес мне «Ивнинг стандард»! Вот хорошо, я забыла тебе напомнить об этом; пошли, я растопила камин в гостиной, а сейчас и солнышко показалось, так что можно погасить в нем огонь. Я купила на Фулем-роуд графин для хереса, восемнадцатый век, вам нужно пропустить по глоточку. Посмотрите, что за прелестный хрусталь! И к тому же совсем дешево. Усаживайтесь, у вас обоих такой измученный вид, вы в метро встретились?
— Нет, уже когда вышли из метро, — сказал Майлз.
Он сел. Солнце освещало пестренькую гостиную, которую Диана содержала в непостижимой чистоте. В камине весело горел огонь. На ярком скандинавском столике с керамической мозаикой стоял новый графин с хересом и три стаканчика. Это был его дом.
Диана разлила херес и протянула стаканчик Лизе, которая стояла на пороге гостиной, не сняв шарфа.
— Что-нибудь случилось? — Диана частенько так спрашивала, когда они возвращались вечером домой.
— Нет, все хорошо, — ответила Лиза и взяла стаканчик с хересом.
Майлз поднял на нес глаза, но Лиза уже скрылась за дверью, прихватив свой херес.
Он понял: лучше не рассказывать Диане о том, что он видел на кладбище, хотя Лиза ни словом ему на это не намекнула. Но в чем же тут дело?
«Бледный жемчужный луч утопает в зеркале стола и там — тускло-красное пятно, некрасная тень красного, отражение цветка. А деревянная поверхность стола — густо-коричневая, в разводах; она выше, намного выше этого отражения. Красный — краснейшее из слов. Коричневый — приторное карамельное слово. Но все же это самый одинокий цвет, изгнанный из спектра, цвет слова, цвет древесной коры, цвет земли, хлеба, волос».
Майлз закрыл свою «Книгу замет» и всмотрелся в красные и багряные анемоны, которые жена поставила у него на столе. Страница, которую он только что вырвал, скомкал и бросил в корзину для бумаг, распрямлялась там с тихим мышиным шорохом. Был поздний вечер, шторы задернуты. Женщины знали, что в этот час Майлза лучше не беспокоить. Ночь принадлежала ему.
Однако Майлзу не работалось. Он намеревался описать анемоны, продолжить то, что начал вчера, при дневном свете. Ему хотелось передать словами особенную размытую бледность их отражения на столе. Анемоны, крепость упругих стеблей которых так поразила его вчера, сегодня казались ему просто пучком каких-то пошлых цветов в ярких рюшах, с наглыми физиономиями. Диана поставила цветы в дешевую фарфоровую вазочку, которая усугубляла их вульгарность. Он уже не мог увидеть их в прежнем свете. На них сегодня и смотреть не стоило. Майлз был подавлен, огорчен.