— Ты болтала про нас, — сказала Алекс, — Ты разболтала про наши дела в Купальнях. Нарочно. Признавайся!
Лицо Руби переменилось, на нем отразилось отчаяние.
— Я мальчишке сказала. Только мальчишке.
— Какому мальчишке?
Пресловутый мальчишка был Майк Сину, репортер-шалопай из «Газетт». Вот что случилось. Когда Джон Роберт впервые пришел в Слиппер-хаус, чтобы уведомить Хэтти о своем плане, Руби из любопытства и ревности пошла за ним по саду и в конце концов заняла пост поблизости к окну гостиной, чтобы подслушать часть разговора. Она поняла, что Розанов собирается выдать Хэтти за Тома. Руби запомнила эту интересную информацию, но, питая большее уважение к семейным делам, чем думала Алекс, никому не рассказала. Юный Сину не присутствовал при «беспорядках». Он готовил статью для «Газетт» про постановку пьесы и дошел вместе со всеми до «Зеленого человека». Там он постеснялся остаться надолго и отправился в свой местный паб «Хорек» на Пустоши, когда-то притон наркоторговли, а теперь — невинное заведение, где дружелюбно общаются индусы и цыгане. На следующий день Сину был крайне опечален, что упустил случай повеселиться и хороший материал, но тут же утешился, так как ему поручили срочно поработать детективом. Как и догадались Том с Эммой, кто-то (кто именно, так и осталось неизвестным) подслушал часть их пьяной беседы про Джона Роберта и Хэтти. Однако этот лакомый кусочек достиг ушей Гэвина Оара лишь в виде шутливых, несерьезных догадок. Гэвин тут же (в воскресенье) послал Майка Сину на разведку, особенно подчеркнув, что стоит поговорить с Руби. Шалопай был цыганом и на самом деле, как знал Оар, приходился Руби родней. Старая служанка, которая не открылась бы никому другому, разговорилась с мальчиком, к которому была привязана. Сину, натасканный редактором, сформулировал вопрос следующим образом: «Так это правда — то, о чем все говорят?» (и так далее), и Руби, ничего не подозревая, ответила, что да, действительно, Джон Роберт договорился с Томом, что выдаст за него Хэтти. Гэвину Оару было этого достаточно. Все остальное он придумал сам. (Мне рассказывали, что Майк Сину был очень расстроен, статья была ему отвратительна, и он даже хотел уволиться из газеты, но благоразумно передумал.) Так и вышло, что слух разнесся по Эннистону и вызвал широкий резонанс. Однако Алекс так и не получила ответа на свой вопрос. Не потому, что Руби не хотела отвечать (хотя эта история тревожила ее совесть), но потому, что в этот момент ее бедная голова была занята совершенно другим.
Она шагнула назад, подальше от площадки, и сказала:
— Лисы…
— Что с ними такое?
— Они гадкие, гадкие твари, злые духи. Приносят несчастье. Из-за них беды случаются.
— Не говори глупостей. Что за суеверная цыганская чушь. Не смей со мной так разговаривать. Иди спать.
— Они все подохли.
— Что?!
— Лисы — они подохли. Пришли люди и разобрались с ними… там, в саду… я им показала где.
Алекс закричала, от ярости брызгая слюной:
— Ты что? Ты им разрешила! Ты им показала?! Ты чертовка… втихую… позволила им убить лис… тебя бы за это убить… как ты могла… дала им убить моих лис… почему ты мне не сказала?
— Вы спали, вы были пьяны, пришел человек с газом, все лисы подохли.
— Ты мерзкая, злобная, отвратительная тварь, убирайся из этого дома, чтобы я тебя больше никогда не видела!
Алекс яростно бросилась к Руби, подняв руку, словно хотела ударить. Руби оттолкнула ее.
Алекс покатилась по ступенькам, головой вперед. Она скатилась вниз, вылетела на площадку, миновала ее и осталась лежать у подножия лестницы — скрюченная, недвижная.
Руби с рыданием ринулась за ней. Плача, она дергала хозяйку, пыталась поднять ей голову. Потом убрала руки и завыла, как пес. Алекс не шевелилась.
— Вы не можете говорить, что все кончено, когда все только начинается.
— Все кончено, конец, и так лучше.
— Но почему и что именно кончено? Не может быть, что все испорчено, это вы хотите все испортить! Я даже не понимаю.
— Тебе не обязательно понимать.
— Нет, конечно, я понимаю, но…
— Давай прекратим этот разговор.
— Вы же знаете, что это невозможно.
— Нам придется вскоре перестать. Мы обязаны перестать.
— Вы сами начали.
— Я знаю.
— Если бы вы не начали… вам ведь не обязательно было ничего говорить… не обязательно было говорить то, что вы сказали…
— Знаю, знаю, знаю…
— Вы могли бы сделать так, чтобы мы сблизились постепенно, это было бы так просто…
— Хэтти, я тебя умоляю.
— Вы же должны быть таким умным, почему вы не придумали, как это сделать?
— Я слишком много думал.
— Вы могли ничего не говорить и подождать, пока я сама догадаюсь.
— Не мучай меня этим.
— Я уже взрослая, я могла и сама догадаться, не обязательно было делать из этого трагедию!
— Не мучай меня!
— Это вы меня мучаете! Вы все разбили на ужасные острые куски, вы взбаламутили мое сердце и все в нем изменили, а теперь рассуждаете о том, чтобы закончить и расстаться.
— Так нужно.
— Но я вас люблю…
— Ты ошибаешься.
— Люблю, мы с этим справимся, мы справимся.
— Ты — может быть, а я не могу.
— А как же мои желания?
— Твои желания несущественны, они эфемерны, ты молода, твой интерес поверхностен, твоя боль будет недолгой. Лучше на этом остановиться. Для меня это… не трагедия… жизнь не трагична… это катастрофа… возможно, милосердная.
— Вас интересует только ваша личная катастрофа.
— Да.
— Но я люблю вас, я хочу вам помочь, я хочу вас спасти.
— Молодые девушки вечно пытаются кого-нибудь спасти, но именно эта роль им не по силам.
— Не обобщайте. Мне по силам. Почему не попробовать?
— Потому что ты сделаешь мне еще больнее.
— О, это так жестоко, так ужасно.
— И так нечестно. Ты уже говорила.
— Я могу вас любить, заботиться о вас, сделать вас счастливым, и мы теперь можем быть друзьями, вы же сказали, что всегда на самом деле этого хотели.
— Нет. Ты не хочешь понять, что это будет для меня невозможно больно по сотне причин.
— Да, не хочу! О, мы опять ходим по кругу.
— Давай прекратим этот разговор. Уже рассвет. Птицы поют. Мы всю ночь проговорили.
— Скоро Иванов день, в это время ночь короткая, мы не так уж давно говорим, я не могу прекратить этот разговор, не могу заснуть. Вы боялись, что я убегу. Теперь я боюсь, что вы убежите.