Она много лет была поверхностно знакома с Джорджем. Они встречались в Купальнях. Он приходил к ней раз или два еще холостяком, потом раз или два уже после свадьбы, держась отстраненно и сардонически, словно выполнял условия тайного пари. Он обращался с ней вежливо и точно — как с инструментом, и это поддерживало дистанцию между ними, хотя в то же время создавало связь. Потом он в нее влюбился. Ведь правда же, он в нее влюбился? Джордж так быстро переписывал историю, что уже не вспомнить, как все было на самом деле. Теперь меж ними само собой подразумевалось, что Диана в него влюблена. Джордж, без сомнения, стал рассматривать ее как свою собственность. Он заявил, что запрещает ей обслуживать других клиентов. Он перевез ее из обставленной со вкусом квартиры в другую, поменьше, в Уэстуолде, за которую платил сам. Он давал ей деньги и ходил к ней, но никогда не оставался на ночь. («Если я останусь, то утром тебя возненавижу».) Диана старалась убедить себя, что она теперь не проститутка, а любовница Джорджа. Даже слово «содержанка» ее утешило бы. Но в душе она сознавала, что она не любовница Джорджа. У них совсем другие отношения. Она просто зарезервированная проститутка, вроде заказанного столика в ресторане.
Диана знала, что Джорджа считают ужасным человеком, но в то же время она была заворожена им и все ему прощала, как и другие эннистонские дамы. Сначала она побаивалась его и ждала припадков неконтролируемой ярости, которыми он славился. Припадков не было. Видимо, Джордж и Диана просто ладили друг с другом. У Джорджа случались перепады настроения, он бывал раздражителен и саркастичен, но никогда не злился всерьез. Правда, надо сказать, что Диана знала свое место. Она ему не перечила. Он говорил, что в ее обществе расслабляется, находит отдохновение. Им было легко вместе. Джордж не любил обычных выражений нежности. Обсуждать чувства и серьезные темы также было запрещено. В их разговоре была одновременно легкость и жесткость. Диана выучила новый язык, новый вид светской болтовни, который обычно использовался в их беседах, и именно потому, что Джордж научил ее этому, он мог бы с основанием заявить, что «пробудил ее разум». Хотя Джордж приходил нерегулярно и держался иронично, одно время им было так легко друг с другом, что Диана стала мечтать о «настоящей жизни», которая должна осуществиться с Джорджем. Быть может, время изменит их союз, спасет его и тем самым спасет Джорджа. Будь она проницательней и не опасайся своего любовника (а она его по-прежнему боялась, хоть он и был к ней добр), она могла бы попытаться чуть ускорить дело, подтолкнуть Джорджа к уходу от жены. Например, пригрозив тем, что может лишить его своих милостей в то время, когда он больше всего в них нуждался. Однако Диана этого не сделала. Такой шантаж не вязался бы с идеальной ролью, которую она собиралась сыграть в жизни Джорджа, да ей и не хватило бы ума и решимости. А пока что она утешалась сознанием, что Джордж, такой ужасный для всех прочих, с ней кроток, как ягненок, и тешилась чувством собственного превосходства. Это приносило ей покой, отдохновение. Она знала, что женщины, которые ни за что не признались бы в этом, ей завидуют. (Хотя ни Джордж, ни Диана не разглашали своей связи, о ней скоро стало известно всем.) Но Диана также осознавала, что Джордж добр к ней лишь до тех пор, пока она хорошо себя ведет. Сначала она с радостью повиновалась установленному им аскетическому «уставу», словно надеясь стяжать небесное блаженство. Потом стесненная узость жизни стала ее беспокоить; ее любовь к Джорджу не уменьшилась, но надежд на спасение поубавилось. Она жила в праздности и ожидании. Она курила и пила. Она смотрела телевизор. Она раньше надеялась набраться от Джорджа каких-то знаний, но теперь стоило ей взять в библиотеке книгу для «расширения кругозора», Джордж ее высмеивал. Она экспериментировала с косметикой и перешивала одежду. Она ходила в «Боукок» и в «Бутик Анны Лэпуинг», покупала шарфы и дешевые «аксессуары», чтобы поднять настроение. Она ходила в Институт, потом спешила домой. Джордж теперь приходил реже и уже давно не занимался с ней любовью, но оставался таким же собственником, как раньше. Однажды, совсем недавно, он нежно сказал: «Если ты когда-нибудь как-нибудь свяжешься с кем-нибудь из моих братьев, я тебя убью». Он улыбнулся, и Диана рассмеялась.
Сможет ли Джордж «позволить ее себе» теперь, оставшись без работы? На содержании у Джорджа она была беднее, чем раньше, когда обслуживала клиентов. Ведь ради него она пойдет на бедность, на нищету? Для него, вместе с ним — да. Но так, как сейчас? Ведь наверняка все должно кончиться, не может не кончиться, но как оно может кончиться? Она сделала любовь к Джорджу своим основным занятием. У нее не было ни друзей, ни светской жизни. Она болтала с некоторыми женщинами в Купальнях, но это были совсем не те женщины, с которыми она предпочла бы общаться, будь у нее выбор. Она, как монахиня, не глядела на мужчин, и они тоже ее избегали. Она не думала о бегстве — исчезнуть было бы невозможно, опасно и слишком дорого. Кроме того, она не хотела бежать, она посвятила свою жизнь Джорджу, бездумно, глупо, но столь же нежно и преданно, как если бы он был ее милым мужем. Женщины из Бэркстаунской группы борьбы за равноправие связались с ней и уверили: если ей понадобится помощь, они не оставят ее, спрячут, — вроде бы предлагали помочь скрыться. Они казались добрыми и искренними, но Диана не свела с ними знакомства. Они были настроены против Джорджа, и она боялась, что он заподозрит ее в сговоре против него. Она стала бояться вещей, которые он может себе вообразить, людей, которые могут оболгать ее в его глазах. Она чувствовала, что на нее пялятся на улицах, что ее разглядывают в Купальнях, но притворялась, что не замечает, притворялась даже, что ей все равно, дружелюбные это взгляды или враждебные. Раньше Габриель Маккефри ей улыбалась. И Том Маккефри тоже. Они точно знали о ее отношениях с Джорджем и все же улыбались. Диана не могла этому радоваться, поскольку не могла ответить тем же, и эти загадочные знаки лишь усиливали чувство оторванности от мира. Она не воображала целыми днями, что Джордж собирается ее оставить. Но недавно почувствовала, что переломное время пришло. Быть может, это было лишь выражением ее собственного подсознательного стремления к гибели, к окончательному решению вопроса. Ведь разве не бывало у нее по временам мрачного предчувствия, что Джордж в конце концов ее убьет?
— Теперь, когда я убил свою жену, я стал еще более популярен, — сказал Джордж.
— Не смешно.
— Ну, по крайней мере, честно попытался. Ничего, может, в следующий раз больше повезет.
— Не надо так говорить про Стеллу, — сказала Диана.
Ее усилия по спасению Джорджа теперь сводились к таким вот нравоучительным замечаниям, беспомощно намекающим на некое пособничество и превосходство. Кто она такая, чтобы наставлять Джорджа, как себя вести, или позволять себе восклицания типа «бедная Стелла»? Иногда ей казалось, что Джордж специально провоцирует ее на такие упреки, чтобы тут же сокрушить их яростным сарказмом.
— Я надеялся, что она утонет, но, увы, не судьба.
— Не говори глупостей.
— Я получил еще несколько сочувственных писем от женщин. Пристукнешь жену — и женщины шлют тебе сочувственные письма. Почитать?
— Нет.